край куртки, как сеть из реки.
Как на дрожжах, поднялся за сезон
соседский дом в три этажа, под крышу,
хоть в садоводстве строить не резон
хоромину других домишек выше
(не для того, чтоб скромность соблюсти —
сравненье вору дачному знакомо…
И так зимой у дачных палестин
немного шансов простоять без взлома).
Соседка, осторожности назло,
стеклила окна, строила беседку.
Подростков мучило громадное стекло,
а мы смотрели косо на соседку:
ни грядок, парников – громадный дом,
тень от него мешает нашей вишне.
Тамара, поборовшись со стыдом,
– Зачем, – спросила, – столько комнат лишних?
Для дачников? Ведь дети не спешат,
а дом – он постоянные расходы.
Разбей парник: укроп, редис, шпинат —
окупишь часть через четыре года!
Упрямая соседка крыла дом
нарядной, самой красной черепицей,
со стройкой через лето напролом
и по ночам ей, бешеной, не спится!
Соседи отступились – поживем,
посмотрим. Ей зимой не будет мало!
Ну а весной… Весной – остался дом,
соседка умерла. Диагноз знала.
«Мы хмурым вечером пошли через болото…»
Мы хмурым вечером пошли через болото.
Цвел вереск, клюква нежилась во мху,
и впечатлений свежих позолота
неспешно превращалась в шелуху:
как заблудились, как грибы искали,
как пел ручей под соснами внизу,
где берег Рощинки, летя по вертикали,
пронзал небес сырую бирюзу.
Но озеро в болоте как посредник
меж мифами и нами пролегло.
Старуха Лоухи, узорчатый передник
макая в это темное стекло,
изламывала отраженья сосен,
высвечивала ягельником тень,
напоминала – осень, скоро осень,
и месяц август проходил как день.
Я соглашалась – осень скоро, скоро,
и молодость прошла, июль прошел…
Как трепетал в лесу за косогором
его коротких дней неяркий шелк!
Но все казалось – небылое рядом,
мы молоды, мы счастливы сейчас,
а гром вдали катился виноградом,
сомнением сочась.
«У станции заброшенный участок…»
У станции заброшенный участок,
забор поломан, изувечен сад;
как памятник давнишнему несчастью
три яблони заглохшие стоят,
предупреждая: не ходи! Назад!
Следишь разгром как жалкую болезнь,
и дом – как сумасшедший человек.
Тебе рассказывали – в солнечном сплетенье
сперва, как космос, возникает боль,
и хочется бежать, но рядом тени
прицельно наблюдают за тобой,
и выручает только алкоголь:
он отключает мозг и боль отводит,
ты разбиваешь окна – свет впустить,
но смерть, как пыль, осядет на комоде,
таблетки космоса окажутся в горсти,
ты их глотаешь – милая, прости! —
и бездна принимается расти.
И нет возврата, и разграблен дом,
так узнаешь любимого с трудом,
но у порога чашка голубая,
платок цветной на дверце, пруд в саду,
и, голову трусливо пригибая,