Александру Гуревичу
Все чаще вспоминаю о тебе.
В поездках – так и вовсе поминутно:
иду ли по мосту над Тибром мутным,
Джаниколо штурмую по тропе…
Облиты стены солнцем и плющом,
в пиццериях безлюдно и прохладно,
смущает взгляд лукаво-шоколадный,
и вспыхнешь, и идешь, как под плащом.
На площади гуляют по камням
сомлевшие латинские собаки…
Что означают совпадений знаки?
Клошар с собакой привязался к нам…
Мне ту же розу турок навязал,
и звал в кафе дежурный Казанова,
с отелем рядом так же был вокзал…
Все было, было – и случилось снова.
Мой нынешний попутчик, он слегка
тебя напоминает: тот же голос,
как будто твой привет издалека.
В прошедшем времени и город, и глаголы:
с утра мы так же пили шоколад —
что постоянно замыкаю тему?
Я вечно поступаю плохо с теми,
кто ближе… Как и много лет назад…
Мы не были любовниками, нет,
зачем так страстно по тебе тоскую?
Найду ли в вечном городе ответ,
утишит Колизей тоску такую?
Но мертвые персты былых колонн
на небо, как и прежде, указуют,
и вечность, словно нищенку босую,
передохнуть притягивает склон.
«Неужели, осталось, друг мой, только одно?..»
Вадиму Пугачу
Неужели, осталось, друг мой, только одно?
Мы за год собрались лишь раз: кино посмотреть.
От компании той, что в кадре, осталась треть:
ты и я, два зерна, да еще вино.
Но сухая влага его прорасти не даст
той свободе, для тех, кто рядом – не для себя…
Там, за кадром, злые ветры уже сипят,
мы сейчас-то знаем весь их кадастр.
В полноводном лете том остается дом,
где в беседке дурачились вшестером,
остаются обиды веселые, флирт, пустяки,
без которых не пишутся те стихи,
где в небесном, молочном еще, овсе
мы искали стрижей ли, смеха следы…
Только то и было: июль, сады,
только то и было: все вместе, все живы, все…
Я за кулисами подслушивала в Праге,
я знаю декорации Парижа,
я видела просцениум Ассизи,
но сам спектакль – ни разу, никогда,
пусть, туристической исполнившись отваги,
себе шептала в городах: «Бери же!» —
но капельдинеры навязчиво косились,
и действо испарялось, как вода.
Не подглядеть – хотя бы и пролога,
покуда сам не озадачен ролью.
У городов нет зрительного зала,
ряды балконов не введут в обман,
ведь пьесы сочиняют до порога,
их с потолка берут, их варят с солью,
с приправою домашнего скандала,
от гостя пряча в потайной карман.
В твоем же городе в метро и вдоль канала —
повсюду указательные знаки,
сплошные режиссерские отметки
и в пьесе план отсутствует второй.
Отображение твое волна качала,
и на Васильевском – твоей Итаке —
барахтался в координатной сетке
твой недогероический герой.
Тебе буксир с Невы сигналил басом,