— Ха-ха! — покатывался Кнап. — Вильгельм!.. — заревел он, точно Вильгельм был за версту отсюда, — налей ему пива, этому мужику… Пей за мое здоровье, а я за твое здоровье… Хо-хо-хо!.. Хотя ты ко мне никогда не привозил свое зерно, я буду с тобой чокаться. Ты будь здоров, и я будь здоров… А зачем ты раньше нам не продал твой земля?
— Кто его знает?.. — сказал мужик, жадно глотая пиво.
— Вильгельм!.. Налей ему!.. — гремел Кнап. — А я скажу, зачем ты не продал. Затем, что ты не имеешь крепкого решения. Хо-хо!.. Крепкое решение — это самый главный. Я сказал: «Я буду иметь мельница в Вульке!» — и я имею мельница в Вульке, хотя евреи два раза мне ее подожгли. Что, не правда, Хаммер?.. И я еще сказал: «Мой Конрад будет доктор!» — и Конрад будет доктор. И еще я сказал: «Хаммер, твой Вильгельм должен иметь ветряную мельницу!» — и Вильгельм должен иметь ветряную мельницу. А человек без крепкого решения — он есть, как мельница без воды… Вильгельм!.. Налей ему пива… Что, какое хорошее пиво, правда?.. Это мой зять Краузе делает такое пиво… Хо-хо!..
— Что это?.. — воскликнул он, нагнувшись к бочонку. — Что это, пива нет?.. Баста!.. Идем спать…
Все встали из-за стола. Фриц подтолкнул Слимака к кухне и запер дверь.
Мужик охмелел, сам не зная от чего: от пива или от речей шумливого Кнапа. При свете плошки он разглядел в кухне два топчана: на одном кто-то уже спал, другой был не занят. Слимак присел на него, и вдруг ему стало до того весело, что он закачался: влево — вправо, влево — вправо…
Он ни о чем не думал, он просто прислушивался к разговору на немецком языке, доносившемуся из смежной комнаты. Через некоторое время он услышал звонкое чмоканье, бесконечные восклицания, грохот отодвигаемого стола, хохот Кнапа. Потом кухню залил яркий свет: прошли Фриц и Вильгельм.
— Спать, спать! — крикнул мужику Фриц. — На рассвете мы едем.
Молодые Хаммеры вышли в сени, из сеней во двор, наконец шаги их затихли где-то за амбаром, а Слимак все покачивал головой — влево и вправо. Прошло еще немного времени; в соседней комнате гулко отдавались тяжелые шаги, потом грубый голос Кнапа забубнил: «Vater unser, der Du bist im Himmel…»[62]
Читая молитву, мельник снимал сапоги и швырял их в дальний угол; затем со словами «аминь… аминь» он улегся на кровать, которая сильно заскрипела под ним.
Наконец он умолк, а через несколько минут захрапел на разные голоса и как-то очень странно: казалось, будто его резали или душили.
Фитилек, едва тлевший в плошке, затрещал, раза два вспыхнул и погас, наполнив кухню противным запахом подгоревшего сала. В заиндевевшее окно глянул месяц, и на глинобитный пол упала полоса тусклого света, перерезанная на шесть долек тенью оконной рамы.