Мне суждена была эта последняя: нервы мои были до того расстроены долгими страданиями, что я вздрагивал при звуке собственного голоса и сделался во всяком отношении отличным субъектом для того рода пытки, которая меня ожидала.
Shaking in every limb, I groped my way back to the wall; resolving there to perish rather than risk the terrors of the wells, of which my imagination now pictured many in various positions about the dungeon.
Дрожа всеми членами, я ощупью отступил снова к стене, решившись лучше умереть там, чем подвергнуться ужасам колодцев, которых воображение мое представляло несколько во мраке моей темницы.
In other conditions of mind I might have had courage to end my misery at once by a plunge into one of these abysses; but now I was the veriest of cowards.
При другом настроении ума, я бы имел мужество покончить разом со всеми этими муками, кинувшись в зияющую пропасть, но теперь я был совершенный трус.
Neither could I forget what I had read of these pits-that the sudden extinction of life formed no part of their most horrible plan.
Притом же мне невозможно было забыть то, что я читал об этих колодцах, а именно: - что против внезапного уничтожения жизни были приняты там самые тщательные предосторожности, тем самым адским гением, который изобрел весь этот план.
Agitation of spirit kept me awake for many long hours; but at length I again slumbered.
От сильного волнения, а не мог спать несколько часов, но наконец снова заснул.
Upon arousing, I found by my side, as before, a loaf and a pitcher of water.
Проснувшись, я опять нашел, возле себя хлеб и кружку воды.
A burning thirst consumed me, and I emptied the vessel at a draught.
Жажда сжигала меня, и я разом опорожнил кружку.
It must have been drugged; for scarcely had I drunk, before I became irresistibly drowsy. A deep sleep fell upon me-a sleep like that of death.
Вероятно, в воду было что-нибудь подсыпано, потому что едва я ее выпил, как тотчас заснул глубочайшим сном, подобным сну смерти.
How long it lasted of course, I know not; but when, once again, I unclosed my eyes, the objects around me were visible.
Сколько времени он продолжался, я не знаю, но когда я открыл глаза, предметы вокруг меня были видимы.
By a wild sulphurous lustre, the origin of which I could not at first determine, I was enabled to see the extent and aspect of the prison.
Благодаря какому-то странному серому свету, неизвестно откуда исходящему, я мог видеть все пространство моей темницы.
In its size I had been greatly mistaken. The whole circuit of its walls did not exceed twenty-five yards. For some minutes this fact occasioned me a world of vain trouble; vain indeed! for what could be of less importance, under the terrible circumstances which environed me, then the mere dimensions of my dungeon?