Опомнившись совершенно, я почувствовал невыразимую, болезненную слабость, как будто от долгого голода.
Even amid the agonies of that period, the human nature craved food.
Даже посреди настоящих мук, природа требовала пищи.
With painful effort I outstretched my left arm as far as my bonds permitted, and took possession of the small remnant which had been spared me by the rats.
С тяжелым усилием я протянул мою левую руку, насколько позволяли мои узы, и достал небольшой остаток мяса, оставленный крысами.
As I put a portion of it within my lips, there rushed to my mind a half formed thought of joy-of hope.
Пока я подносил его ко рту, в уме моем мелькнула какая-то бессознательная мысль радости и надежды.
Yet what business had I with hope?
По-видимому, что могло быть общего между мною и надеждой?
It was, as I say, a half formed thought-man has many such which are never completed.
Но я повторяю, что эта мысль была бессознательная, - человеку часто приходят такие мысли без формы.
I felt that it was of joy-of hope; but felt also that it had perished in its formation.
Я чувствовал только, что это была мысль радости и надежды, но она угасла почти в ту же минуту, как родилась.
In vain I struggled to perfect-to regain it. Long suffering had nearly annihilated all my ordinary powers of mind.
Напрасно я старался опять вызвать, уловить ее: мои долгие страдания почти уничтожили во мне все умственные способности.
I was an imbecile-an idiot.
Я был безумный, идиот.
The vibration of the pendulum was at right angles to my length. I saw that the crescent was designed to cross the region of the heart.
Движение маятника происходило в прямой линии надо мной, и я заметил, что полумесяц был направлен так, чтоб пройти сквозь полость сердца.
It would fray the serge of my robe-it would return and repeat its operations-again-and again.
Он сначала только заденет саржу моего платья, потом возвратится и прорежет ее, и потом опять, и опять.
Notwithstanding terrifically wide sweep (some thirty feet or more) and the its hissing vigor of its descent, sufficient to sunder these very walls of iron, still the fraying of my robe would be all that, for several minutes, it would accomplish.
Несмотря на огромное пространство кривой линии, описываемой им (около тридцати футов), и на силу его взмахов, которые могли бы прорезать самые стены, он не мог, в продолжение нескольких минут, сделать ничего другого, как только задеть и прорвать мое платье.
And at this thought I paused. I dared not go farther than this reflection.
На этой мысли я остановился; далее я не смел идти.