With the particles of the oily and spicy viand which now remained, I thoroughly rubbed the bandage wherever I could reach it; then, raising my hand from the floor, I lay breathlessly still.
Собравши остатки пропитанного маслом и пряностями мяса, я крепко натер ими ремень, где только мог достать; потом принял руку от блюда и лег неподвижно, удерживая даже дыхание.
At first the ravenous animals were startled and terrified at the change-at the cessation of movement.
Сначала жадные животные были изумлены и испуганы этой переменой - внезапным прекращением движения руки.
They shrank alarmedly back; many sought the well. But this was only for a moment.
В тревоге, они повернули назад и некоторые возвратились даже в колодезь; но это продолжалось только одну минуту.
I had not counted in vain upon their voracity. Observing that I remained without motion, one or two of the boldest leaped upon the frame-work, and smelt at the surcingle.
Я не напрасно надеялся на их прожорливость: уверившись, что я более не шевелюсь, одна или две из самых смелых крыс вскарабкались на скамью и начали нюхать ремни.
This seemed the signal for a general rush.
Это было сигналом общего нападения.
Forth from the well they hurried in fresh troops. They clung to the wood-they overran it, and leaped in hundreds upon my person.
Новые толпы выскочили из колодца, полезли на скамью и прыгнули сотнями на мое тело.
The measured movement of the pendulum disturbed them not at all. Avoiding its strokes they busied themselves with the anointed bandage.
Правильное движение маятника не смущало их нисколько; они увертывались от него и деятельно трудились над намасленным ремнем.
They pressed-they swarmed upon me in ever accumulating heaps. They writhed upon my throat; their cold lips sought my own; I was half stifled by their thronging pressure; disgust, for which the world has no name, swelled my bosom, and chilled, with a heavy clamminess, my heart.
Они толпились, метались и кучами взбирались на меня; топтались на моем горле, касались моих губ своими холодными губами. Я задыхался под их тяжестью; отвращение, которому нет названия на свете, поднимало тошнотой всю мою внутренность и леденило сердце.
Yet one minute, and I felt that the struggle would be over. Plainly I perceived the loosening of the bandage. I knew that in more than one place it must be already severed.
Еще минута, и страшная операция должна была кончиться, - я положительно чувствовал ослабление ремня и знал, что он уже прорван в нескольких местах.
With a more than human resolution I lay still. Nor had I erred in my calculations-nor had I endured in vain.