| Правда, он не полностью уповал на слепое счастье, он помогал ему, пуская в ход и свой ум, и ловкость, и силу; но превыше всего он все-таки чтил всемогущее Счастье - своенравное божество, что так часто обращается против своих самых горячих поклонников, поражает мудрых и благодетельствует глупцам, - Счастье, которого от века ищут люди, мечтая подчинить его своей воле. |
| And so he. | Мечтал и он. |
| Deep in his life-processes Life itself sang the siren song of its own majesty, ever a-whisper and urgent, counseling him that he could achieve more than other men, win out where they failed, ride to success where they perished. | В глубине его сознания неумолчно звучал искушающий голос самой жизни, настойчиво твердившей ему о своем могуществе, о том, что он может достигнуть большего, нежели другие, что ему суждено победить там, где они терпят поражение, преуспеть там, где их ждет гибель. |
| It was the urge of Life healthy and strong, unaware of frailty and decay, drunken with sublime complacence, ego-mad, enchanted by its own mighty optimism. | То была самовлюбленная жизнь, гордая избытком здоровья и сил, отрицающая бренность и тление, опьяненная святой верой в себя, зачарованная своей дерзновенной мечтой. |
| And ever in vaguest whisperings and clearest trumpet-calls came the message that sometime, somewhere, somehow, he would run Luck down, make himself the master of Luck, and tie it and brand it as his own. | И неотступно, то неясным шепотом, то внятно и отчетливо, как звук трубы, этот голос внушал ему, что где-то, когда-то, как-то он настигнет Счастье, овладеет им, подчинит своей воле, наложит на него свою печать. |
| When he played poker, the whisper was of four aces and royal flushes. When he prospected, it was of gold in the grass-roots, gold on bed-rock, and gold all the way down. | Когда он играл в покер, голос сулил ему наивысшую карту; когда шел на разведку - золото под поверхностью или золото в недрах, но золото непременно. |
| At the sharpest hazards of trail and river and famine, the message was that other men might die, but that he would pull through triumphant. | В самых страшных злоключениях - на льду, на воде, под угрозой голодной смерти - он чувствовал, что погибнуть могут только другие, а он восторжествует надо всем. |
| It was the old, old lie of Life fooling itself, believing itself-immortal and indestructible, bound to achieve over other lives and win to its heart's desire. | Это была все та же извечная ложь, которой Жизнь обольщает самое себя, ибо верит в свое бессмертие и неуязвимость, в свое превосходство над другими жизнями, в свое неоспоримое право на победу. |