Да и бесполезно, ибо он чувствовал, что Алексей Владимирович сразу его раскусит.
— А теперь ответьте, уважаемый Константин Николаевич, имеет ли смысл спасать цивилизацию, представители которой во главу угла ставят в первую очередь свое благополучие, не думая ни о всех остальных людях, ни даже о собственных потомках?
— У меня нет потомков, — смущенно проворчал Костя, но это прозвучало настолько наивно, что он почти сразу пожалел, что ляпнул такое, и, чтобы как-то выйти из щекотливого положения, переспросил: — Значит, больше вы спрашивать никого не станете?
— Есть смысл? — вопросом на вопрос ответил попутчик.
— Ну-у рано или поздно кто-то ведь согласился бы, — неуверенно протянул Орешкин.
— Нет, не буду, — твердо сказал Алексей Владимирович. — Выводы можно делать уже сейчас, так что…
И вновь за его словами ощущалось нечто куда более серьезное, чем простой отказ обычного человека заниматься бесполезным делом.
— Я еще не сказал нет, — напомнил Константин.
— Не сказали, — согласился Алексей Владимирович. — Но подразумевали именно отказ. Или не так? — Уголки его рта дрогнули в легком намеке на презрительную усмешку. — Что ж, если вам так угодно, то я могу спросить и впрямую. Так согласны или?..
И вновь Константина обожгла неприятная мысль, что шутливый тон собеседника лишь антураж, за которым кроется нечто…
Додумывать он поостерегся, ибо никогда не увлекался летающими тарелками и зелеными человечками, сидящими в них, тем более что Алексей Владимирович явно на них не походил.
Вот только то, что он увидел так явственно и четко, как-то не вписывалось ни в теорию, ни в практику, да и вообще никуда…
И исходя из этого отказ его попутчика продолжать свой «теоретический» опрос звучал несколько зловеще.
В конце-то концов, если не мы сами, то кто же нас будет выручать? Все правильно, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. К тому же было ясно сказано, что он — последний. Больше попыток-то не будет, а значит, и деваться некуда. Стало быть…
Костя набрал в грудь воздуха, но не успел выпалить коротенькое слово, как собеседник, пытливо вглядывающийся в его лицо, нехотя выдавил:
— Вообще-то интерес у меня пропал не до конца, так что можно попробовать спросить об этом еще кого-нибудь, и если вы… — Он не закончил, но смысл был ясен.
Константин с шумом выпустил воздух, ощущая колоссальное облегчение, а чуть погодя такой же огромный стыд. За свою трусость, боязнь и даже за это облегчение, испытанное секундой раньше.
Он даже отвернулся от Алексея Владимировича, стесняясь своей радости, и уставился в окно, грустно разглядывая неброский российский пейзаж, робкий, отнюдь не кричащий о себе во всеуслышание и тем не менее вызывающий в сердце тихое умиление.