— Кто спрашивает вашего мнения? — произнес он.
— Даруйте мне необходимую свободу говорить, что думаю, герр майор, — насмешливо взмолился Бремиг. — Пожалуйста, прошу вас.
Раздражение Ганса перешло в жгучую ненависть, главным образом оттого, что он не представлял, как реагировать на это каверзное нарушение субординации.
— Я бы истратил свои патроны на вас, — сказал он, — с большим удовольствием.
— Урра! — воскликнул Бремиг. — Мы воссоздадим старый Гейдельберг здесь, вдали от дома, потому что сердца наши разрываются. Будем стрелять друг другу в сердце в нашей традиционной манере, дабы положить конец этой невыносимой боли. За неимением настоящего кровожадного немца рефери будет наш утонченный австриец. Мы обретем Геройскую Смерть в этом будуаре, дома в газетах наши фамилии поместят в черную рамочку и напишут: «Это было неизбежно».
— Дети, дети, — взмолился принц, — почему вы не можете думать о приятном, к примеру, о замечательных довоенных временах, когда Вена была Веной и еще существовали евреи, которым можно было грубить. Громадная ошибка гонений на евреев стала мне мучительно ясна. Теперь нам приходится грубить друг другу.
— Ложитесь спать, — сказал Бремиг. — Если не будете заботиться о себе, у вас не хватит сил на очередное отступление.
— Вы отвратительны, — сказал принц. — Вот, послушайте — это Оффенбах.
— Еврей, — сказал Бремиг.
— Гений, — ответил принц.
— Это невыносимо, — пробурчал синьор Буонсиньори; руки его были заняты вопящими малышами.
— Ради всего святого, не жалуйся, — взмолилась Елена. — Я слышу звяканье бутылок. Немцы наверняка найдут граппу. И один Бог знает, в какое настроение придут.
По оконному стеклу стукнул брошенный камешек. Донельзя взволнованный Буонсиньори положил детей на одеяло, бросился к окну и отдернул штору.
— Dio[11], что там еще? — простонала готовая расплакаться Елена.
На улице стояла темная фигура.
— Пссс, Фебо! (Синьора Буонсиньори звали Феб.)
— Che с'е?[12]
— Vieni alle Vecchie Piume, urgentissimo[13].
— Ma…[14]
— E imperativo[15].
И темная фигура бесшумно исчезла.
Синьор Буонсиньори, кусая ногти, отвернулся от окна.
— Ты никуда не пойдешь, — сказала Елена.
— Е imperativo, — ответил Буонсиньори.
— А как выйдешь из дома, когда внизу немцы?
— Меня им не остановить.
— И оставишь меня с детьми, isolata, abandonata?[16]
— Я должен повиноваться приказу Consiglio Superiore de la guerra di San-Rocco[17].
— Что проку от вашего Consiglio Superiore de la guerra? Все они прячутся по кустам, ждут прихода союзников и кормятся нашими скудными припасами.
— Оставь свои нападки, — произнес синьор Буонсиньори, угрожающе подняв руку. — Это будущие национальные герои. Я должен занять место в их рядах.