Тогда Поавила махнул рукой на все собрание — «уж коли высказаться не дают, так чего тут…» — и на следующее утро больше не пошел в архиерейский дом на заседание. Он встал на лыжи и направился домой.
Стояла оттепель. Снег прилипал к лыжам. «Весна вроде начинается, — размышлял Поавила, изредка отталкиваясь палками. — Вот таковы дела… А ведь и раньше наш брат карел в голодные годы на Мурманке пропитание добывал. Впрочем, кое-кто, конечно, кормился коробейничеством в Финляндии. Гляди-ка, уже до Ухты телефон провели…»
До Вуоккиниеми оставалось несколько верст, когда Поавила увидел вдали целую вереницу легких саней, ехавших ему навстречу. Лошади бежали рысью, и Поавила решил, что это возвращаются мужики, отвозившие из Ухты к границе иностранных «наблюдателей», «министров» Временного комитета и часть депутатов окружного собрания. Но в санях сидели не только мужики-возчики, но и те, кого они должны были переправить на финскую сторону. Так, значит, они не удрали за границу…
Оказалось, беглецы из Ухты остановились в Вуоккиниеми и продолжали заседать там. На этих заседаниях они от имени карельского народа приняли решение об отделении Карелии от России и присоединении ее к Финляндии и сформировали так называемое правительство Беломорской Карелии. И теперь они возвращались в Ухту, чтобы добиться утверждения этих решений на продолжавшемся там окружном собрании. Так что в санях теперь сидел не какой-то Временный комитет, а настоящее правительство; в санях ехали и финские хозяева, содержавшие это правительство, и их единомышленники-карелы.
— Ушли красные из Ухты? — крикнули из передних саней Поавиле. Конечно, они и так знали, что красные ушли — они все время поддерживали связь по телефону со своими людьми, оставшимися в Ухте.
Зато Пулька-Поавила не знал. Когда он уходил из Ухты, красные оставались там. Неужели ушли обратно в Кемь? Может, испугались распутицы, побоялись, что их так мало и что на них могут напасть… Или, может, они только за тем и приходили, чтобы узнать, как тут обстоят дела? Да уж, наверное, ушли, раз эти возвращаются…
У Пульки-Поавилы снова было такое ощущение, словно за его спиной затевали что-то непонятное. Он остановился и оглянулся. Лошади были уже далеко.
«Обратно идут, вот окаянные…»
Зимник, накатанный через реку ниже порога Ужмы, изо дня в день становился все темнее и по мере того, как снег около него таял и оседал, поднимался все выше. Вешки, установленные вдоль дороги, уже свалились.
Харьюла стоял в раздумье на берегу. Не знающий покоя ни летом, ни зимой порог шумел точно так же, как и два года назад, когда они с Доновым стояли у этого же лодочного причала и, пробуя каблуком прочность льда, так же разглядывали дорогу, начинавшуюся на другой стороне заводи. Тогда он был настроен так воинственно, что готов был гнать белофиннов до самой границы и даже перейти ее. Но в тот раз ничего не вышло. Теперь тоже начиналась распутица, но надо было выступать в поход. Побережье Белого моря и весь север вплоть до Мурманска были освобождены от интервентов и белогвардейцев. Осталось освободить только Ухту и ее округу.