— Что? — Судья его спрашивает. — Детинушку этого повесить надобно завтра. Все для того у нас имеется?
— Ничего не имеется! — С готовностью отвечает Филиппка. — На мыло талоны я за тот год не получил еще. А пеньку, что во дворе лежала, ночью вчерась люди какие-то уволокли. Недобрые, видно, люди…
А сам морду воротит в сторону.
— Ну, что ты крутишь, что ты крутишь, — судья ему говорит, — скажи правду — сам и унес. Я ж, ведь, пойму. Вот ты пьяный сейчас. А с чего? Я ж тебе жалованье, поди, четыре месяца уже не платил.
Ничего не отвечает Филиппка. Только все морду отворачивает.
— А! — Махнул на него рукою судья. — Иди с глаз моих! — Потом оборачивается к Ивану. — А если мы, детинушка, голову тебе отрубим — ты, как, возражать не будешь?
Отмахнулся Иван.
— Делайте, что хотите. Мне все едино.
— Вот и прекрасно, — судья руки потер. — На сем суд заканчивается. Пойдемте скорее, а то спектакля уже начнется вот-вот.
Отвели Ивана, посадили в темницу. Приходит к нему тюремщик, ужин приносит.
— Тут тебе каша, — говорит, — но мяса в ней нету. Мясо все с утра крысы съели. — А сам себя по животу поглаживает. — Тут до тебя, — говорит, — сидел душегуб один. Забава у него такая была: людей по темным углам хватал, да на куски резал. Как посадили его в темницу, то все прошения писал — просил, чтоб его помиловали. Простите меня, — писал, — окаянного, нечистый попутал, не буду больше. Но его не простили. Вон там, во дворе, и срубили ему голову. А палач наш — он это дело любит. Он, когда еще сорванцом был, то не играет с другими мальчишками, а все больше — в угол забьется укромный, жуков-червяков разных насобирает и сидит — отделяет им головы…
Ушел тюремщик. Одного Ивана оставил. Отодвинул Иван миску с похлебкой и над жизнью своей призадумался. А тут слышит — шаги. Заходит в темницу к нему детина здоровенный.
— Что, — говорит Ивану, — не хочешь, небось, помирать? Я предлагаю на выбор: или тут оставайся — утра жди, или со мною пошли — работать на меня будешь. Парень ты крепкий, нам такие и надобны.
Махнул рукою Иван.
— Мне, — отвечает, — все едино.
Вышли они из темницы. Мимо суда идут. А там бояре какие-то — кричат друг на друга.
— Это наш голова с помощником своим судится, — тот детина объясняет Ивану. — Вон — толстый, в углу, с глазами злыми — то голова, а который напротив — волосы длинные и непричесанные — так то помощник.
Видит Иван: детина, который толстый, кричит громко:
— А он тут сказал, что жена моя сука, так это — неправда все, это его жена — сука. И то, что я пьяница — тоже ложь, я уже четыре месяца и воды не пью. А, про него знаю, что рукоблудием он занимается, когда в уборной сидит, ибо жена его к себе не пускает. Я это сам видел, когда за ним в щелку подглядывал.