И залился тот боярин слезами горючими, упал на помост. И унесли его. А другой боярин говорит громко:
— А сейчас, братия, поэт Огурцов из изгнания воротившись слово сказать до вас хочет.
Детинушка выходит тощий — словно не ел месяц.
— Братия, — говорит, — я долгие годы томился в изгнании. И томяся, я понял, братия вы мои возлюбленные, что Бориску — царя нашего надобно нам поскорее скинуть. А лучше, если при этом его еще и убить.
Другой боярин появляется на помосте. Поглядел, усмехнулся весело.
— Ребята! — Кричит. — Завтра, ведь — что? Завтра их летописцы — шкуры продажные, напишут все, что тут, мол хулюганы собрались. Напишут, что, мол, безобразничать сюда пришли. Айда, ребята! Пойдем — наберем каменьев да побьем им окна, чтоб знали, собаки, как нас вперед хулюганами обзывать.
— Айда! Пойдем! Побьем окна! — В толпе закричали.
И ушли все куда-то. А Иван остался. Видит он — поп стоит в стороне.
— Братия мои возлюбленные! — Кричит. — Настали времена тяжкие. Понаехали отовсюду проповедники заморские. Мутят они души православные учениями своими чуждыми. Но вы, братия, к ним не ходите, не слушайте вы брехню ихнюю. К нам приходите, нас слушайте.
— Бориска-то царь попов любит, — детина какой-то говорит Ивану. — Вот прежний царь духу одного ихнего не переносил. Бывало, как завидит попа, так и спрашивает — а для чего это, говорит, он до сих пор на колу не болтается? А ну, исправить-ка сие недоразумение, да поживее! А Бориска, так тот напротив — как станет ему на душе тошно так, что хоть в петлю залазь или в колодезь прыгай, прикажет он: "Привести-ка ко мне попов, да пусть они вкруг меня малость походят. Мне от того, — говорит, — на душе сразу светлее делается, словно, — говорит, — опохмелился с утра."
Глядит Иван, а в другой стороне люди какие-то пляшут. Лица у них грязные, а глаза — веселые. Поют себе:
— Харя Гриши, харя Гриши, Ромы Ромы харя харя.
— А это кто еще? — Иван удивляется.
— Да это — блаженные, — детина рукой машет. — Дом, где они жили, на самопрокормление перешел. Там торговая палата открылась. А блаженных на улицу всех выставили. Идите, — говорят, — с миром, куда душа желает. Вот они и пошли.
Хотел Иван дальше идти, а его детина какой-то за полу хватает.
— Купи, — просит, — у меня бумаги ценные. За сто монет всего. Ты на другой конец города с ними сходишь, так там купец живет, и он тебе за них тысячу монет даст.
— Сам и иди, — Иван полу вырывает.
— Так я ж хочу, чтоб ты нажился, — отвечает детина.
А рядом мужик стоит. Говорит Ивану:
— Был уже тут один такой. Тоже бумаги ценные продавал. Говорил, мол, там какой-то купец за них вдесятеро дороже заплатит. Враз за бумагами очередь выстроилась. Накупили и пошли того купца искать. А там и нет такого. Удивились они, и снова пошли туда, где тот детина бумагами торговал. Глянули — того и след простыл. Удивились тогда все, опечалились и пошли с горя чьи-то окна камнями бить.