что-то в этом есть, раз никто никогда не приезжает в Шато Требо...
Он вышел помочь водителю. Я окинул взглядом каменистую извилистую дорогу
наверху, без какой бы то ни было ограды с обеих сторон прихотливо
прокладывающую себе путь почти что через вершину одного из пиков горной гряды, которую мы должны были перевалить, чтобы попасть на Средиземноморскую равнину. Потом я снова оглянулся на замок, и ко мне пришло странное ощущение. Как будто бы ничего не изменилось в длинном ряду слепых окон, и все же, если всего лишь несколько мгновений назад я смотрел на них с туповатым и пассивным любопытством, то теперь они меня внезапно и глубоко зантриговали. Казалось, тот дух авантюризма, который в молодые годы увлекал меня в такое множество странных мест, безо всякой причины и безо всякого побуждения возродился. Я почувствовал, что видимое запустение в доме обманчиво, что широкая непривлекательная аллея, поросшая сырой травой и сорняками, -- это на самом деле та дорога, что открывается временами в жизни каждого из нас, и в дальнем конце которой сияет светильник приключения. Я встал и собрался выйти из автобуса.
-- Ты куда? -- спросил мой друг Дэнхем.
-- Хочу поговорить с водителем.
Дэнхем знал, что я немного механик, и не удивился. Я, однако, вовсе не собирался предлагать свою помощь. Постоял минуту возле водителя, глядя, как он выбирает инструменты. Потом спросил:
-- Мы надолго задержимся?
-- Трудно сказать, сэр, -- отозвался тот несколько раздраженно. -- На полчаса, не меньше. Если бы кто-нибудь из джентльменов согласился взять на себя труд, неплохо бы прогуляться до следующего поворота и предупреждать встречных. Тут сейчас не проехать.
Я бросил взгляд на зигзагообразную дорогу, которая вдалеке уже казалась не больше, чем козьей тропинкой. Мне показалось, что у горизонта я разглядел какое-то движение -- или это просто вздыхающий вокруг нас ветер скрутил облако пыли в столб? Кто-то из стоящих рядом отправился к повороту, а я свернул с дороги, подошел к красивым, но проржавевшим воротам Шато Требо, дернул запирающую их цепь и, обнаружив, что она крепко держится, обогнул ворота через просвет в живой изгороди и направился к замку по заброшенной аллее. В этот момент мне послышался сзади какой-то шум голосов, но я все-таки пошел дальше.
Порывы ветра, стекающего с гор и пронизывающего долины, даже в этом закрытом уголке исходили, казалось, фантастической яростью. Не только черные кипарисы по обе стороны от меня кренились то туда, то сюда с какой-то гротескной несогласованностью, но и в массе других, сплетенных между собой деревьев и кустов ветер создавал настоящий хаос. Маленькие сухие веточки проносились у меня над головой, нежные лепестки олеандра витали в воздухе, то взлетая, подхваченные порывом ветра, выше деревьев, то планируя, как огромные снежинки, на аллею; и за всю дорогу до самой открытой площадки с развалинами фонтана посреди джунглей сорняков, я не нашел ни единого следа присутствия человеческого существа в этих заброшенных местах. Французы не имеют обыкновения запускать хоть один ярд плодородной земли, а здесь, возле замка я наткнулся на заброшенный виноградник, где лозам, не обрезая их, позволили одичать, и с другой стороны от аллеи лежало прекрасное пастбище, явно не тронутое ни скотом, ни косилкой. Фасад здания оказался длиннее и величественнее, чем можно было разглядеть с дороги. Не меньше дюжины окон виднелись с каждой стороны от огромной парадной двери, а по углам строения высились четыре провансальских башни. На ступеньках перед дверьми лежали проржавевшие остатки колокольчика. Я протянул руку и ударил в дверь тростью, с которой теперь не расстаюсь. Хотя дверь явно была толстой, мне показалось, что я слышу, как эхо моего призыва разносится по пустым комнатам внутри.