Когда наполовину опустевший автобус подвез меня к моему дому, Павел вышел меня проводить, таща одной рукой за лямки мой похудевший и полегчавший рюкзак. Он поднялся со мной на пятый этаж, остановился возле моей двери и долго молча меня обнимал, явно не собираясь ничего говорить на прощание, напрашиваться на чай и так далее. И когда он уже выпустил меня из своей медвежьей хватки и привычно чмокнул в самую макушку, я готова была расплакаться и сама повиснуть у него на шее.
Дверь моей квартиры внезапно распахнулась, и на пороге возник Алексей.
Павел молча отступил на шаг, они несколько секунд прожигали друг друга глазами, потом, как мне показалось, напряжение спало, так и не заискрив, и они одновременно протянули и пожали друг другу руки. Сейчас один из них напоминал медведя, поднявшегося на дыбы, а другой – большого тощего и взъерошенного кота.
– Смотри-ка ты, живой, – улыбнулся мне Павел одними губами, – а ты плакала.
Я вымученно улыбнулась в ответ, помахала ему рукой, он кивнул нам с Алексеем, сбежал со ступенек и исчез из моей жизни.
Алексей отступил вглубь квартиры, пропуская меня с моим рюкзаком.
Он подпирал плечом стену в прихожей, держал руки в карманах джинсов и молчал. Я вспомнила свой сон, внутренне усмехнулась тому, какой он там был радостный и возбужденный и каким чужим кажется здесь, сейчас, в реальности.
Я с грохотом выпустила из рук рюкзак, обошла его, подошла вплотную к Алексею, осторожно развернула его спиной к стене и поцеловала в губы. Для этого мне пришлось встать на цыпочки и притянуть к себе его голову.
Он не сопротивлялся, но первые пару секунд пришибленно молчал и не шевелился, потом наконец ответил на мой поцелуй, взяв меня обеими руками за шею, и стал точно таким же, как в моем сне: прижал меня к себе и, целуя куда придется, шумно вдыхал запах дыма и горной сырости, которым пропахли мои волосы.
– Ты почему здесь? Ты разве не в больнице?
– Я не мог пропустить твое возвращение.
– Он тут уже три дня ошивается! – наябедничал невесть откуда появившийся домовой, которого я тоже готова была расцеловать.
Я покосилась на его довольную лохматую морду, и он пояснил:
– Ну а чего, он приполз, я не мог его не впустить. Подыхать ему, что ли, на лестнице.
Чагин не выглядел совсем уж подыхающим: ну чуть похудевший, ну слегка побледневший, заросший щетиной, как тот же Паша, только что вернувшийся из похода. Я провела рукой по его груди, где, по моим воспоминаниям, была рана от бандитской пули, и ощутила под футболкой то ли бинты, то ли пластырь. Он прижал свою ладонь к этому месту и болезненно поморщился.