— А там, глядишь, дня через три-четыре и наш черёд, — поддержал его Болдырев Ефим.
При словах Ефима моё сердце, словно предчувствуя какие-то непонятные перемены, непроизвольно сдавило грудь. Я подумал, что обязательно поднимусь на Шаман-гору и проверю возможность возвращения в своё время.
Где-то, в глубине души, меня начал точить червяк сомнений.
А стоит ли возвращаться? Здесь я встретил свою любовь. Меня окружают хорошие люди. Живи да радуйся. Но я загонял свои сомнения обратно, в потаённые глубины своего сознания. Человек должен жить в то время, к которому он принадлежит. Так устроено природой или каким-то высшим разумом. Если он, конечно, существует. И если происходит сбой, то его необходимо устранить. А иначе будет нарушен привычный порядок вещей.
— Пермские-то радуются, что не приведи Господь, — завистливо вздохнул Татаринцев Матвей.
— Погодь маненько. Будет и на вашей улице пень гореть, могёт так случиться, что не позовёте даже седалище погреть, — хлопнул Матвея по спине Степан.
— Я! Да не в жисть! Хошь чем могу побожиться, — обиженно перекрестился Матвей.
— Да будет тебе, Мотя. То я так, шутейно, — успокоил обидчивого крестьянина Степан. — Верю, что при случае встренишь ты меня как полагается и даже чарку поднесёшь.
— А то! — польщенно заулыбался Матвей.
— Небось, оголодали? — услышав разговор про чарку, забеспокоилась жена Зимина Праскева.
— Да не так чтобы очень, но и не без того, — неопределённо покрутил в воздухе растопыренной пятернёй Степан.
— Сидайте до стола, — засуетилась женщина. — У нас в чугуне с утреца ушица знатная томится. Ишто простынуть не успела.
— Ушица — это хорошо, — довольно заулыбался Степан. — Да ежели ещё под чарку, то через четыре дён точно на месте будете.
— Идите ужо. Налью вам для аппетиту, — спрятав руки под передником, проговорила Праскева.
Хлебая наваристую уху, я думал, что надо навестить плот, где находилось семейство Луизы. За эти несколько дней я успел соскучиться по русской испанке с манерами светской барышни.
При мыслях о девушке мои губы непроизвольно раздвинулись в улыбке.
— Ты чего это, Михаил, лыбися? — подозрительно спросил Степан.
— Да так, — отмахнулся я от чересчур внимательного казака.
— Не иначе как Луизку свою вспомнил? — хитро прищурился Степан.
— А то уже, Стёпа, не твоего ума дело. Ты хлебай ушицу-то, хлебай, — остудил я парня.
Степан обиженно засопел и принялся энергично стучать ложкой о миску. Да так энергично, что обеспокоенная Праскева поинтересовалась, не желаем ли мы добавки.
Добавки мы не желали и от души поблагодарили женщину за сытный обед.