— Нет, господин Бендель, с той поры как я доглядела мой страшный сон и проснулась, у меня на душе хорошо, с той поры я уж не хочу смерти и не боюсь умереть. С той поры я бодро смотрю на прошлое и будущее. Ведь вы тоже, выполняя такое богоугодное дело, служите теперь нашему господину и другу с спокойной сердечной радостью.
— Слава богу, да, сударыня, и как же все удивительно получилось; мы, не задумываясь, пили из полной чаши и радость и горе. И вот чаша пуста; невольно думается, что все это было только испытанием, и теперь, вооружившись мудрой рассудительностью, надо ожидать истинного начала. Это истинное начало должно быть совсем иным, и не хочется возврата того, первого, и все же в общем хорошо, что пережито то, что пережито. К тому же у меня какая-то внутренняя уверенность, что нашему старому другу сейчас живется лучше, чем тогда.
— И у меня тоже, — согласилась красавица вдова, и оба прошли дальше.
Их разговор произвел на меня глубокое впечатление; но в душе я колебался, открыться ли им или уйти не открывшись. И вот я пришел к определенному решению. Я попросил бумаги и карандаш и написал:
«Вашему старому другу тоже живется сейчас лучше, чем тогда; правда, он искупает сейчас свою вину, но это очистительное искупление».
Затем я попросил дать мне одеться, так как чувствовал себя значительно крепче. Мне принесли ключ от шкапчика, стоявшего возле моей постели. Там я нашел все мое имущество. Я оделся, повесил через плечо поверх черной венгерки ботанизирку, в которой с радостью обнаружил собранный мной на севере лишайник, обул сапоги, положил записку на кровать, и не успела открыться дверь, как я уже шагал в Фиваиду.
И вот, когда! я шел вдоль Сирийского побережья по той самой дороге, по которой в последний раз отправился из дому, я увидел моего бедного Фигаро, бежавшего мне навстречу. Верный пудель, заждавшись хозяина, должно быть отправился его разыскивать. Я остановился и кликнул Фигаро. Он с лаем кинулся ко мне, бурно проявляя свою бескорыстную, трогательную радость. Я подхватил его подмышку, потому что он не поспел бы за мной, и вместе с ним возвратился в свою пещеру.
Там я нашел все в порядке и постепенно, по мере того как крепли силы, вернулся к своим прежним занятиям и к прежнему образу жизни. Только целый год избегал совершенно невыносимых теперь для меня полярных холодов.
Итак, любезный Шамиссо, я жив еще и по сей день. Сапоги мои не знают износу, хотя сперва я этого очень опасался, принимая во внимание весьма ученый труд знаменитого Тикиуса «De rеbus gestis Policilli»