Ты плыви ко мне против течения (Бахревский) - страница 130

Мне казалось, я плыву. Березы, как хоровод, надвигались на меня стеной и обтекали. Я улыбался, кивал деревьям, словно это были мои старые знакомые. И в конце концов у меня закружилась голова. Я остановился, и березы тотчас замерли.

– Да нет, вы танцуйте! – сказал я им, прислонился головой к молоденькому, розовому, как ребеночек, стволу и, сам не зная почему, выпалил: – Наверное, я скоро влюблюсь.

И замотал головой, словно в голову ударил хмель, и засмеялся, хмельно, беспричинно. И пошел, понес свою радость, готовый вырядить в нее каждое дерево, словно елку.

В лицо ударило светом поляны, я бросил в траву корзину и повалился в земляничник.

– Господи! Сколько же тут ягод!

Мне хотелось уехать от дома за тысячу километров. Не потому, что я не любил наш дом, а потому, что каждый новый год страшил меня: столько уже прожито, а все на одном месте! И не было для меня тогда более притягательного, чем синий краешек горизонта.

– Мне уже восемнадцать! – сказал я отцу. – Я должен видеть белый свет.

– Наглядишься, успеешь, – пообещала мама.

– Мне хватит на билеты летней стипендии. Я поеду, отец, хотя бы к твоей сестре.

– К Симе?!

Они писали друг другу письма, всю жизнь писали письма и не могли собраться съездить друг к другу.

– Сколько же я не видел Симу? – задумался отец. – А ведь двадцать пять лет!.. Поезжай!

Я набил книгами чемодан и поехал, правда, не за тысячу километров, всего за пятьсот, но это было настоящее путешествие.

Сестра отца жила в поселке лесорубов: не деревня, но и не город. Однако с тротуарами. Правда, все тротуары были из досок.

Муж тети Симы, Михаил Агафонович, работал на лесоповале механиком, а мои двоюродные братья, которых я знал по фотографиям, уже выпорхнули из гнезда: один работал на целине, другой служил в армии.

В доме пахло сидящими в печи черными сухариками, когда их только-только прихватило жаром. Все десять окон, ничем не завешенные, не загроможденные, пускали в комнаты свет, и он, обжившись, вызолотил здесь каждую деревяшечку, но не тронул шелковых, мытых щёлоком белых полов.

Ноги так и застонали – невтерпеж стало тотчас походить по этому полу босиком, сбросить вечную обузу подметок и каблуков.

Мне отвели комнату за дощатой перегородкой. На кровать постелили перину, на перину стеганое одеяло, а из подушек соорудили Вавилонскую башню. Я вывалил на стол два пуда книг, которые должны были навести лоск в моей дремучей голове. Сел на крепкий самодельный стул, подсчитал, по скольку страниц нужно читать, чтобы за месяц одолеть оба пуда, выпил молока и ринулся в лес.