– Das ist mein Bruder!
Даже сам Штайнер был изумлен его храбростью! На минуту он замер, потом спросил через переводчика:
– Почему ты нарушил дисциплину? Зачем ты закопал эту голову?
– Потому что я хотел, чтобы от моего брата осталось хоть что-нибудь, – ответил Живко громко, чтобы все могли его слышать.
– Знаешь ли ты, что тебя ожидает за это?
– Знаю. Не боюсь и не раскаиваюсь.
Напряженность достигла вершины. Все ждали, что будет дальше. Штайнер швырнул голову Радойко себе под ноги и раздавил ее сапогом. Затем приказал связать Живко руки за спиной и этой же веревкой повесить его за крючок на перекладину, на которой вешали заключенных. Это был самый жестокий способ истязания, в таком положении человек долго умирал в страшных муках с вывихнутыми плечевыми суставами.
Пока Живко висел, немец распространялся о том, что так будет с каждым, кто дерзнет сделать то, что не укладывается в правила проживания и работы в лагере. Нас продолжали держать в строю, им было важно, чтобы все мы видели Живковы страдания и его мученическую смерть. Так прошел еще час. Живко долго держался, но в конце концов упал. Его руки вывернулись из плеч и остались висеть на перекладине, а тело, истекая кровью, лежало на площадке под виселицей. Когда он скончался, вздох облегчения прошел над рядами. Наконец прекратились его страдания. Уборщики трупов тут же его погрузили на тележку и увезли. Утром его сожгли на костре в лесу. Мы же, после двух часов стояния на плацу, отправились спать. Мне до сих пор непонятно, как они нашли голову Радойко в лесу. Может быть, правда то, что рассказывали некоторые очевидцы позднее. Заключенные, которые в тот день сжигали трупы на костре, говорили, что один из эсэсовцев заметил свежевскопанную землю в лесу и велел посмотреть, что там зарыто. Так они и нашли голову Радойко.
Смерть забрала обоих братьев Габровичей. От Радойко осталась одна косточка, которую я сохранил, а от Живко – ничего. Живко на смерть пошел с высоко поднятой головой, как он всегда шел по жизни. Его честь и гордость не могли допустить, чтобы из-за него страдали тысячи заключенных. А в чем была его вина, вам решать, доктор.
Как-то раз меня и еще трех заключенных отправили убирать больницу. На одной из дверей висела табличка «Вход строго запрещен». Оттуда доносились какие-то приглушенные звуки. Когда рядом не было никого из охранников, я решился заглянуть внутрь. То, что я увидел, пронзило меня насквозь.
Гора трупов, накиданных один на другой, шевелилась и ползала. Глаза и рты у всех были широко открыты. Полумертвые глаза смотрели на меня, кости, когда-то бывшие руками, тянулись ко мне в ожидании. Из глоток вместо слов выходили только стоны и шелест. Они двигались по полу, пытаясь подняться. Среди них я увидел Андрию Зочевича из Рогачи. Он схватил меня обеими костлявыми руками, словно хотел притянуть к себе, хотя сомневаюсь, что он мог меня узнать. Мы смотрели друг на друга. В его глазах я видел весь ужас этого света, все страдания, которые в те сумасшедшие годы обрушились на миллионы людей. Он смотрел на меня так, как будто хотел мне что-то сказать, о чем-то попросить. Я положил ему руку на голову и спросил: