Вошла Оля в светлом платье. Она была очень спокойна, хотя спокойствие это и выглядело напускным. Улыбнулась панне Текле.
Бесядовская ненавидела эту улыбку. Ей казалось, что она с головой выдает в пани Голомбек выскочку. С грустью вынуждена она была признать, что пани Голомбек с годами словно хорошеет. В облике ее появлялось все больше благородства, словно жизнь в доме, который видывал не одно поколение светских дам, действовала на нее, превращала ее в пожилую женщину, манерами и гордой походкой напоминавшую княгиню Анну Билинскую. Панну Теклу непомерно это огорчало. В довершение всего с некоторых пор Оля по утрам вздумала пить травы. Чай был прескверный, да и не достать его. Оля требовала ромашку. Но старая экономка почитала это за верх претенциозности, и то, на что она ни малейшего внимания не обратила бы у старой княгини или Марыси, доводило ее до тихой злобы.
— Панна Теча, — спросила Оля, — готова моя ромашка?
— Заварила, — отрезала панна Текла. И пробурчала себе под нос: — Панна Теча, панна Теча! Никто никогда не называл меня панной Течей… Только Алек.
Она поставила чашку с ромашкой на стол.
— Вы в голубом, пани Оля! — заметила она, рассматривая платье пани Голомбек.
— Какое же это голубое? Едва различимый горошек на сером фоне.
Со дня смерти Януша панна Текла старалась всегда одеваться или в черное, или в очень темное. Это, кстати, и не доставляло ей особых хлопот. Шкафы наверху были набиты всяким хламом, платья старой княгини панна Текла продавала немецким театрам, но это было самой большой ее тайной. Только Губерт знал об этом. Посредничала в этих делах Марыся Татарская, покуда ее не укокошили в кофейной на Маршалковской. Говорят, будто это Губерт ее застрелил.
То, что Оля носила светлые платья, причесывалась у парикмахера, ходила в пеньюарах с кружевами, не давало панне Текле покоя.
— В той же самой постели, что и Марыся, — нашептывала она пани Шушкевич, которая, просидев год в лагере интернированных у Боденского озера вместе со Стасем Дыгатом, снова возвратилась на Брацкую. — И что в нем такого, в этом холостяке? Тощий, как щепка…
— Sans doute il possède des qualités secrètes[91], — со снисходительной улыбкой замужней дамы говаривала в ответ пани Шушкевич.
Олю кольнуло замечание панны Теклы по поводу ее платья.
— Я ведь уже не раз говорила вам, — сказала она, — что не ношу траур из-за детей. Мне хотелось бы, чтобы они помнили меня безмятежной. Истинный траур носят в сердце, панна Теча, — добавила она.
— Ох, уж если в сердце траур, то светлого платья и надеть-то не захочешь.