И тоже заревела.
— Ну буде, буде! — прикрикнул Сутяга. — Ступайте на свою половину.
Жена и дочь покорно поклонились и ушли с горестными глазами, а боярин повелел кликнуть тиуна Ушакака.
— Разыщи-ка мне мамку.
Вскоре в ложеницу вошла худая, костистая старуха; вся в темном облачении, как монашка, лицо строгое, постное.
— Звал, голубь мой? Уж как тебя в хоромах нет, так мне худо становится. Всё пужаюсь, как бы чего не приключилось.
— Упаси Бог, Фетинья.
Уже много лет живет в боярских хоромах Фетинья, а как родилась Дорофея, стала ей мамкой, но особой любви к ней не испытывала, оставаясь бесконечно преданной своему «Борисыньке».
— Садись подле меня, мамка… В лесах-то давно не бывала?
— Давно, голуба мой. Аль нужда в том есть? Так я мигом.
— А ноги-то бегают? Почитай, шестой десяток разменяла.
— Эка… Стар дуб, да корень свеж. Ишо побегаю.
Фетинья впилась зоркими глазами в лицо боярина и облегченно вздохнула.
— А я-то уж напужалась — не прихворнул ли, мой голуба. Кажись, Бог миловал.
— Миловал, Фетинья. Но травка надобна.
— Ты уж прости, боярин. Не для мужской ли силы? Есть такие коренья: ятрышник, заманиха, цветы барвинки малой… Так я насбираю, голуба. Как молодой жених будешь.
— Не о том снадобье речь, Фетинья… А впрочем, — боярин, как бы нехотя бросил, кашлянув в кулак. — Коль ненароком попадутся — прихвати. Мне другие корешки надобны… Зелье, отравное зелье, Фетинья.
Старуха разом поднялась с лавки, лицо ее побледнело.
— Аль что худое с собой надумал содеять, голуба?
— Не ведал, что у тебя голова куриная… Да ты не серчай, не поджимай губы… Признаюсь: для худого человека надобно, коего невзлюбил люто. Да и он меня рад бы на тот свет отправить.
— Змий треклятый! Да как он смел на тебя, голуба, такое замыслить?! Змий! — зло вскинулась старуха. — Да кто этот лиходей?
— Есть такой, сын вражий, но имя его не поведаю… Так сыщешь ли такого зелья, мамка?
— Завтра же соберусь, токмо не в леса, а на болота. Будет у тебя зелье, голуба. Будет!