Борису было легче вести себя так, чтобы все вокруг видели в нем нежного и преданного влюбленного. Он был благодарен им за эту фантазию, такую правдоподобную и счастливую, уверовав в которую он забывал свою боль, словно больной, получающий морфий. Быть собой воображаемым было лучше, чем собой настоящим, и ему не хотелось просыпаться, будто в блаженном сне. Он был бы рад, если бы тот воображаемый он сделал то, чего не мог сделать он настоящий — решился бы выбрать Ирину, — а настоящий воспользовался бы результатами этого выбора. Может быть, воображаемой была его любовь, а настоящей — ревность? Он, Борис, испытывал застаревшую ревность к брату, к тому детскому поцелуйчику, и эта ревность сидела в нем занозой, давно и крепко. Он никому в ней не признавался: пока занозу не трогали, она не причиняла боли, боль же разрушила бы то воображаемое, что было его любовью…
Он выбрал Галю. Федотовы долго недоумевали по этому поводу и в конце концов сошлись на том объяснении, что Бориса пугало болезненное состояние Ирины, вызванное смертью отца (врачи пока не ставили диагноз), а Ирина была обескуражена, узнав о его случайно раскрывшейся (эта история взбудоражила всю семью) связи с женщиной, ютившейся с десятилетним мальчиком в арбатском полуподвале. Галя же отнеслась к этому спокойно и вообще была тиха, заботлива, и Федотовы смирились с выбором своего любимца.
— Что ж, поздравляю, — сказала Ирина, улыбаясь поровну и Борису и Гале в знак ее радости за них вместе и равнодушия к каждому в отдельности.
— Сестра, я так виновата!
— Целую тебя, а тебе крепко жму… — недоговорив, Ирина выбежала.
— Истерика. Она еще не выбрала между тобой и Глебом, — заключила Галя.
…Жили мирно, лишь время от времени Галя ругала его за то, что он не умел выбирать картошку на рынке и привозил со склада сырые дрова.
— Смотреть надо, Боренька, — наставляла она Бориса Аркадьевича.
Осложнения возникли уже потом, когда Ирина вышла замуж (за военного) и ее супруг (сама она называла его только супругом) обнаружил в почтовом ящике записку, подхлестнувшую его подозрения, и когда Ирина с Борисом Аркадьевичем встретилась на «Белорусской», ее ревнивец вышел из-за колонны. Ирина Васильевна держалась с холодным недоумением, а Борис Аркадьевич повел себя как уличный мальчишка, насупился и принял вызывающую позу.
— Давно ты здесь? — спросила она супруга с неприязненным удивлением. — Ты меня ждал? А мы вот беседуем с Борисом, так что будь добр, посиди на лавочке.
Она словно предупреждала, что ее спокойный тон может быть оплачен лишь его беспрекословным подчинением.