— Прости, но я хотел бы вмешаться, — сказал военный.
— Во что ты собираешься вмешиваться?
— Я получил письмо… записку.
— Какое письмо? От кого? — спросила она, одновременно желая и не желая от него уточнения.
— Я знаю, от кого записка, — угрюмо сказал Борис Аркадьевич.
Об этой сцене стало известно, и среди Федотовых поднялись разговоры о том, что с Борей надо что-то делать. Был очень неприятный эпизод, когда Борис Аркадьевич кричал в истерике, что у него все отняли в жизни, а жену, считавшую ему капли, обвинял в сочинении подметных писем. На его состояние повлияло и то, что тогда же стали поговаривать о реконструкции любимого им старого Арбата. Словом, у Бориса Аркадьевича в жизни было две любви, и обе оказались несчастными.
К тому времени Глеб уже стал архитектором, а Борис, обросши бородой, распивал чаи в компании арбатских старушек, считавших его своим любимцем. Если Глеб приобретал известность и вес, то Борис тратил порох на общества кошатников и любителей комнатного садоводства. Бородач и отец семейства, он с портфельчиком носился по Арбату, а в портфельчике были обрезки колбасы и куриные косточки, которыми он подкармливал бездомных животных. Позже он вступил в более солидное и серьезное общество охраны памятников, но своих подопечных не бросил, равно как и не пропускал ни единой выставки кактусов и домашних пальм. Сидел он в музейчике и писал диссертацию на сюжет из истории Арбата (увлекся периодом первой дворянской застройки), проект реконструкции которого разрабатывала тогда фирма Глеба Аркадьевича.
— Говорят, нас будут ломать…
Эта фраза прозвучала однажды на кухне, а вскоре все уже были взбудоражены новостями, проникшими неведомо как (кто-то где-то прочел, кому-то рассказал), и на большом сундуке (Большом Сундуке) восседал парламент их арбатской коммуналки, состоявший из Федотова-старшего (отец Бориса обожал всенародные веча), крикливого коротышки Сан Саныча, мастера по костылям и протезам, работавшего дома, за небольшим станком, а затем выставлявшего свою продукцию в коридоре, циркового администратора Валерьяна Боброва, красившего волосы хной и носившего в кармане надушенный носовой платок, и богомольной тети Дуни, у которой была бурная молодость Марии Магдалины. На кухне, посреди бельевых тазов и кастрюль, велись парламентские дебаты: коротышка Сан Саныч кричал, что их клоповник давно пора сносить, что ему надоело ютиться в трущобах, Валериан Бобров добавлял к этому, что ему для артистической карьеры (он всерьез считал себя артистом) необходима отдельная квартира, богомольная тетя Дуня молчала и крестилась, а Федотов-старший робко пытался втолковать оппозиционной партии, что Арбат имеет мемориальную ценность, но его никто не слушал и не поддерживал.