— С синим? — поразился царевич.
— С синим, — подтвердил Нечай. — Шайтанщик его нарочно подкрашивает, чтоб чуднее было. Остальные стоят кругом и свистят, точно собаку подманывают. Это у них молитва такая. Помогают шайтанщику через Золотую Бабу с духами говорить.
— Нешто она и впрямь золотая?
— С ног до головы. Оттого и держат ее остяки в неизвестном месте, дабы от прочих людей уберечь. Последний раз видели эту бабу ермаковские люди.
— А я слышал, будто воевода Мансуров, — перебил царевич. — Ужо после Ермака.
— Воевода Мансуров також видел, но не золотую. Это я доподлинно скажу. Когда учал он на устье Иртышской реки Обской острожек ставить, сбежались со всех сторон воистые люди сибирцы. Хотели его побить, а острожек сжечь. Впереди у них — кодские белогорцы. Притащили одного из своих шайтанских идолищ. Устроили под ним жрение устрашающее. Вот-вот на приступ пойдут. Не растерялся воевода, велел из пушки по идолищу ударить. Да сразу и попади! Идолище вместе с шаманским деревом вдребезги разнесло. Перепугались нападчики, бросились кто куда. Так дело миром и кончилось.
— Это хорошо, что миром, — одобрил царевич, но в глазах его так и засверкали победные искры.
«Мальчишка, — невольно залюбовался им Нечай. — Видит себя на месте Мансурова. Ему бы сейчас в шайтанщиков поиграть».
— А дальше?
— Дальше послал воевода идольские остатки принести. Ну и принесли ему щепки с меховой рванью.
— А как же Золотая Баба?
— Тот идол у них, видать, походный был. Без золота. Ино бы его сыскали.
— Или припрятали, — вставился в разговор густой распевный голос.
Нечай так и обмер: да это же голос царя Бориса!
— Батюшка! — обрадовался царевич. — А я и не заметил, как ты вошел, — лицо его засветилось еще больше.
В ответ Годунов шагнул к сыну, притиснул его к себе и тут же отстранил, точно застеснялся своей внезапной нежности.
Не ожидая, пока о нем вспомнят, Нечай с низкими поклонами попятился к двери.
— Я тут как раз дьяка Федорова позвал, — принялся объяснять царевич. — Для сибирской ландкарты… — и удивился: — Да где же он?
Нечай замер. С одной стороны Вельяминов его злым взглядом буравит, с другой — стряпчий Годунова. Зато сам царь Борис настроен вроде бы сходно. Порывистость сына умягчила его. Он тяжело опустился в резное тронное кресло. Возгласил благосклонно:
— Подойди, дьяк! Так и быть, займемся сибирскими делами.
Нечай с готовностью приблизился. Пав на колено, он поцеловал край золотой атласной мантии на горностаях.
— Говори! — разрешил Годунов. — Но с худа не начинай. Его и без того вволю. Лучше порадуй!