Дыхание перехватывает от надежды, подползаю к кадке и хватаю предмет: старый нож, без ручки, только лезвие и хвостовик. Подсовываю его под ошейник. Если чары сильны, кожу не перережет даже самый острый металл, но надеюсь, что Октазия сэкономила.
Лезвие скоблит кожу ошейника с мерзким звуком, пробую пальцем — надрез есть. Надежда есть. Продолжаю лихорадочно пилить. Дёргать. Ругать ошейник последними словами. Благодарить судьбу за нож и проклинать за его тупость. Хвостовик режет ладонь, но я пилю до размыкания ошейника.
Свобода.
Пусть призрачная, относительная, но свобода. Мне легче дышать. Отяжелевшей, дрожащей рукой бросаю ошейник в окно. Смотрю на измазанную ржавчиной ладонь: из оставленных хвостовиком порезов выступает кровь.
Приникаю к ранкам, высасываю из них грязь. Металлический вкус усиливает ощущение опасности. Кровь напоминает о том, что нельзя останавливаться.
Заставляю себя встать, распутываю ослабший шнур, скидываю штору, подушку, скатерть. В свете дня ткань кажется ещё более дорогой. Изодранное, влажное платье висит на мне лохмотьями. Для того, чтобы его можно было запахнуть, оно недостаточно свободно, так что единственный способ его починить — зашить, но у меня нет иголки и ниток.
Ничего нет.
А надо скорее выбираться из города, чтобы успеть предупредить семью.
Бедняжка Фрида — её супружеская жизнь только началась, а тут я… всё испортила.
Ну чем я думала, чем? Ударяю кулаком о пол. Слёзы срываются с ресниц.
Почему не подумала о последствиях? Как разрешила страху взять верх? Разве жизнь моих родных не стоит больше, чем то, чего хотел от меня Император?
Почему не подумала о родных, когда хватала проклятую вазу?
Я должна вернуться и молить пощадить родных.
Но… если Император умер? Тогда мою семью точно убьют.
А если он жив, то моя мольба может остаться без ответа.
Пытаюсь вспомнить законы, слухи, всё, что касается наказаний. Всё об Императоре.
Кочевники пустыни славятся жестокостью сердец и законов, и, говорят, во время завоевания Император вешал вдоль дорог тех, кто отказывался сдавать ему города. С мятежниками после провозглашения Империи он поступал так же. А королевскую семью вырезал, как говорят, лично, даже новорождённую принцессу не пожалел. А ещё говорят, он до сих пор хранит их высушенные головы…
Трогаю шею, горящие ссадины — кто знает, не пополнит ли моя голова коллекцию Императора.
Пытаюсь вспомнить о нём что-нибудь ещё, чтобы понять, каковы мои шансы вымолить прощение, если он жив — а вспоминать-то и нечего.
Кочевник, прибравший к рукам сначала несколько племён, потом мелкое королевство на границе с пустыней, затем пару княжеств и, наконец, наше богатое королевство, ставшее сердцем его Империи между песком и морем. Женился он на дочери полководца, сдавшего Викар. Его жена умерла родами (или сам Император её убил, или её отравила его любовница, или мятежники постарались — мнения расходятся).