За всё утро он ни разу не взглянул на меня, и я… просто не могу понять: он дважды намеревался мной овладеть, но теперь почему-то отдаёт сыну, хотя сам не женат. Стоит подумать об этом — как в груди закипает злость, к щекам приливает кровь. Почему теперь, когда я оказалась ему ровней, он потерял ко мне интерес? Разве я стала хуже только потому, что рождена от короля?
Опускаю взгляд на свои стиснутые кулаки. Фрида поглаживает их, безмолвно предлагая разжать. Разжимаю. Короткие ногти одинаково обточены, кожа после притирок и масел нежная, как у младенца. Мои руки выглядят руками принцессы. У Фриды тоже. Она неотличима от благородной девушки и, кажется, напрочь забыла ужасы побега и нападения. В её ясных голубых глазах и беспокойство, и радость, и неловкость. Нечитаемая смесь чувств.
Страшно колотится в груди сердце.
Заламывая руки, мама подходит к очагу и проверяет факел. Её не успели толком привести в порядок, кожа у неё обветренная, грубая, сгоревшая на солнце, ломкие светлые волосы тронуты сединой. Теперь я знаю, как всё произошло: она и королева познакомились на постоялом дворе, королева умирала от лихорадки и попросила первую проявившую доброту женщину позаботиться о своей дочке. Я была так истощена, что мама поверила, будто я на два года младше, и списала мне ещё несколько месяцев, чтобы со дня её свадьбы с отцом до моего дня рождения прошёл положенный приличиями срок.
Они не знали, кто я, знали мою мать несколько часов, но взяли меня и воспитали, как родную. И я рада, что им не придётся теперь работать, не возникнет больше надобность отдавать кого-нибудь из семьи в долговое рабство.
Возгласы и музыка усиливаются. Я задыхаюсь, у мамы дрожат руки, а глаза Фриды блестят от слёз. Взяв со столика диадему королевского рода, Император надвигается на меня. Его сияющий взгляд обжигает, ноги немеют, я просто не могу вдохнуть, сердце бьётся слишком часто.
Очень медленно Император опускает на мою голову диадему и жмурится от света камня. Не могу поверить, что камень сияет из-за меня.
Император отступает.
За дверями гремят шаги, звенит смех. На глаза наворачиваются слёзы: я не хочу ничего этого. Страшно. Подскочив, прячусь за Императором, впиваюсь в горячую львиную шерсть, она пахнет корицей, как сам Император. Больше всего на свете хочу спрятаться под этот огромный плащ.
— Мун! — охает Мама.
Двери распахиваются. Смех оглушительно гремит. Фрида тянет меня за руку:
— Она здесь.
Гости затягивают песню, но сердце стучит так громко, что я не разбираю слов. Всё сливается: звуки, лица, ощущения. Из размазанных пятен выныривает испуганное лицо отца, мозолистые крупные пальцы стискивают мою ладонь и тяну, тянут.