– Хочешь ли ты исповедоваться перед литургией?
– С тем, другим священником мы совершали духовное странствие. Я говорил ему о своих тревогах, о своих сомнениях, а он мне читал из Евангелия. Наверное, будет лучше, если я подожду, пока он вернется.
Кроткий как ягненок, отметил Маркус. И отлично играет роль.
– Извини, я думал, тебе нравится, – сказал он, снова поворачиваясь спиной.
– Нравится – что? – растерялся Коста.
– Исповедоваться в грехах, признавать свою вину.
Коста рассердился:
– В чем дело? Не понимаю.
– Ни в чем, успокойся.
Он, похоже, утихомирился и вновь принялся молиться. Маркус надел епитрахиль и приготовился к службе.
– Думаю, такому, как ты, не пристало оплакивать пострадавших. В самом деле, с таким-то уродством это покажется гротескным.
От этих слов Коста вздрогнул, будто от удара, но постарался взять себя в руки:
– Я думал, священники тактичны.
Маркус приблизился, встал рядом, лицом к лицу.
– И я знаю, как все было, – прошептал он.
Лицо Косты застыло, будто восковая маска. Напоминающая улыбку гримаса составляла жуткий контраст с ожесточенным взглядом.
– Я исповедался в грехах, признал свою вину и готов к расплате. Знаю, что творил зло, и не жду, что меня погладят по головке. Но имейте хотя бы немного уважения.
– Ну да, – произнес Маркус с сарказмом. – Ты чистосердечно признался, полностью взял на себя все нападения и убийство Джорджии Нони и описал то и другое во всех подробностях. – Он сказал это таким тоном, будто не слишком доверял доказательству, обычно вполне достаточному для того, чтобы считать раскрытым любое преступление. – Но ни одна из женщин, подвергшихся нападению, не смогла тебя описать.
– На мне была лыжная маска. – Коста захлебнулся от возмущения, он яростно утверждал свою вину. – И потом, брат Джорджии Нони опознал меня.
– Он узнал только твой голос, – тут же возразил Маркус.
– Он сказал, что у нападавшего была невнятная речь.
– Молодой человек был в шоке.
– Неправда, это из-за моей… – Коста осекся.
Маркус подстегнул его:
– Твоей – чего? Ты хотел сказать, заячьей губы?
– Да, – с трудом выговорил заключенный. Вряд ли ему пришлось по нраву, что кто-то судит о его физическом недостатке таким некорректным, таким оскорбительным образом.
– Все та же история, правда, Никола? Ничего не изменилось с тех пор, как ты был ребенком. Как тебя дразнили в школе? Тебе ведь придумали кличку, да?
Коста заерзал на скамье, издавая звуки, похожие на смех.
– Заячья морда, – развеселился он. – Ничего особенного, могли бы больше постараться.
– Ты прав, «Фигаро» звучит лучше, – подколол его Маркус.