– Сашка, вот ты есть сел. А руки мыл? Вот-вот. И я нет. Пошли лапы мыть. Гигиена прежде всего.
Зайцев повесил ему полотенце на шею. Взял кусок мыла.
– Это что это? Гости к вам? – Тут же вынырнула в коридор из общей кухни, повела носом соседка. В руках у нее был бушующий, мыльной пеной пахнущий таз. Зайцев толкнул мальчишку вперед – не тормози.
– Племянник, – бросил на ходу.
Соседи сроду не слыхали о зайцевских родственниках. Но милиции побаивались.
В некогда богатой, а теперь всего лишь просторно-гулкой и насмерть загаженной ванной мальчишка недоуменно остановился. Но сделал вид, что отвлекся. Поблескивал кран.
– Ну, чего?
И тут Зайцев понял, что кранов раньше этот Сашка не видал. Зайцев ухом не повел. Шагнул, крутанул рычаг. Подставил под струю ладони. Взбил пену. Сунул мыло Сашке. Смыл. Умыл лицо. Вытерся. Уступил место.
Мальчик двигался важно, но медленно. Повторил все действия Зайцева, видно, боялся и ошибиться, и это показать. «Деревенский», – окончательно понял Зайцев.
В комнате уже ждал чай. Хлеб был нарезан ломтиками. Перепуганная мать испытала облегчение, увидев обоих снова в комнате. Захлопотала. Наконец, тоже села. Тоже робко. Оба опять уставились на Зайцева.
Зайцев развернул, бросил в дымящийся стакан карамельку. Помешал ложечкой.
То же сделала мать. То же сделал сын.
Зайцев взял бумажку от конфеты. Поставил на нее чашку.
То же сделала мать. То же сделал сын. Оба старательно делали вид, что на Зайцева не смотрят.
«Где ж они там у Паши все помещаются?» – думал он. Мальчик пил и морщился: горячо. Мать одними глазами приказывала ему: так полагается.
Зайцев взял хлеб. Рука сама остановилась, Зайцев недоуменно глянул: ломтик был отрезан так тоненько, что обмяк в пальцах – сквозь него можно было читать книгу. Две фигуры – матери и сына – казалось, вытянулись еще больше.
Зайцев почувствовал ту же растерянность, что перед немой скалой-спиной Петровой – свидетельницы, потерпевшей, жертвы. Но спросил весело, поднося хлеб ко рту:
– Сколько ж тебе лет, Сашка?
Откусил от прозрачного, обрывающегося ломтя.
И тотчас мать и сын жадно впились зубами в свой хлеб, принялись кусать. Зайцев так и замер со своим ломтиком. Они ели торопливо, кусали жадно, еще, еще, молотили челюстями и снова кусали…
– И железки эти с моего стола убери, – мотнул рыхлыми щеками он. Две ржавые гильзы с буквой «Ф» лежали перед ним.
– Но вот же, – начал опять Зайцев. «Доказательство», – хотел сказать он и осекся.
– Ничего они не доказывают, – словно прочел его мысли Коптельцев. – Только то, что на высших офицерских курсах знают, что такое фосген. И как он действует.