— Непохоже. Все говорили, у нее «расстройство желудка». В конце концов, он врач и должен знать. Кроме того, его обязанностью было танцевать со всеми девочками.
— Да, — произнесла я. — Знаю: демократические принципы. С тобой он танцевал?
— Да. Даже два раза.
— Почему?
— Откуда я знаю, дура? Потому что я была самой красивой девочкой в зале. Потому что ему нравился запах моих духов «Шанель». Потому что он любит высоких. Что за нелепый вопрос!
Я чувствовала, что ступаю на зыбкую почву, но сохраняла невозмутимое выражение лица.
— О чем вы разговаривали?
— О, ради бога, де Люс… ты думаешь, я помню? Это было сто лет назад.
— Я бы запомнила, — сказала я. — Нечасто я танцую с докторами. Или вообще с мужчинами.
— К чему ты клонишь?
— Ни к чему, — ответила я. — Просто мысль. Так о чем вы говорили?
— О погоде. О жаре. Он сказал, я хорошо вальсирую. Сделал комплимент моему наряду.
— Он попрощался с тобой? — поинтересовалась я.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Фабиан.
— Он пожелал тебе удачи в новой жизни?
— Что ты несешь, де Люс? Ты в своем уме?
— Не совсем, — ответила я. — Я подумала, он хотя бы мог поздравить тебя с получением медали Святого Михаила… Кларисса.
Я протянула руку и медленно провела пальцем по ее щеке. Он сразу же покрылся бледной пудрой. Под ней ее голая кожа имела такой же смуглый оттенок, как и у ее сестры Мэри-Джейн.
— Макияж, цвет волос и прическа обманут многих людей, — продолжила я, — но структуру лица невозможно изменить — по крайней мере, для опытного глаза.
Этот факт я узнала от Доггера одним дождливым днем в оранжерее, когда мы изучали фотографии преступников в старых выпусках «Полицейской газеты», которые он достал из-под лестницы. Мы предположили (как потом выяснилось, ошибочно), что они принадлежали дядюшке Тару.
Тем не менее превращение Клариссы Брейзеноуз в Фабиан было поразительным: триумф гримера. Даже сейчас, когда на моем пальце было светлое пятно, на свет появился лишь один дюйм настоящей Клариссы.
— Ты ухитрилась обмануть даже родную сестру, — сказала я. — Ты должна гордиться собой. И стыдиться тоже. Бедный ребенок, все эти годы она думает, что ты мертва. Она же ничего не знает, верно? И, видимо, никогда не узнает.
Фабиант воззрилась на меня, но сохраняла молчание. Надо отдать ей должное.
— Как тебе это удалось? — спросила я. — Макияж, конечно, тебя учили наносить профессионально. И ты, должно быть, надела парик, изменила осанку, научилась ходить по-другому. Поздравляю с таким потрясающим перевоплощением.
Я протянула руку, словно собираясь коснуться ее волос.