Я всегда буду помнить день, когда он приехал в Букшоу в арендованном «бентли» — с опозданием на полтора часа, должна я заметить. Выскочил из машины и обежал ее, чтобы открыть дверцу для Дорси, царицы Савской, которая вылупилась из машины, словно аист из яйца, и встала в лучах сентябрьского солнечного света, моргая и делая вид, будто ее только что вывели из гипнотического транса. Она облачена в бирюзовое шелковое платье, голову прикрывал шарф в тон, а на губах — слишком яркая розовая помада. Надо ли добавлять что-то еще?
«О, Райерсон, — прокудахтала она, уставившись на наш фамильный дом. — Как оригинально. Такой старомодный упадок, все, как ты рассказывал».
Довольный собой Райерсон Рейнсмит в летнем костюме цвета остывшего кофе со свернувшимися сливками, осматривался, заткнув большие пальцы в карманы желтого жилета и похлопывая ладонями по своему обширному животу. Он напомнил мне куропатку.
Отец, появившийся в дверях, чтобы его приветствовать, вышел на гравиевую дорожку, и они обменялись рукопожатием.
«Полковник де Люс, полагаю, — сказал Рейнсмит с таким видом, будто решил загадку века. — Я бы хотел представить вас моей жене Дорси. Пожми руку сквайру, дорогая. Не каждый день выпадает такая возможность. — И наигранно засмеялся: — Ха-ха-ха. А это, должно быть, крошка Флавия».
Ну все, этот человек — покойник.
«Мистер Рейнсмит», — сказал он и сунул влажную ладонь мне прямо в лицо.
Однажды Доггер предупредил меня остерегаться людей, которые представляются «мистерами». Это вежливое обращение, сказал он, знак уважения, которое проявляют другие люди, но его никогда-никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя употреблять, говоря о себе.
Я проигнорировала протянутую руку.
«Здорово», — сказала я.
Отец застыл. Его глаза сузились. Я знала, что творится в этот момент в его голове.
Мой отец вырос в эпоху, когда джентльменов учили, что вежливость — это все и что единственный верный способ проиграть филистерам[3] — утратить самообладание и признать, что они тебя задели. Годы в японском лагере военнопленных отшлифовали его способность сохранять каменное спокойствие в ответ на оскорбления.
«Прошу, входите», — произнес он, указывая на парадную дверь.
Мне хотелось слегка стукнуть его и одновременно обнять. Гордость за родителей иногда принимает странные формы.
«Какой оригинальный вестибюль! — воскликнула Дорси Рейнсмит. Ее голос был резким, как вонь старого сыра, и слова неприятным эхом отразились от темных стен. — У нас были такие же проблемы с трескающимся лаком в нашей гостиной в Торонто, верно, Райерсон? Наш подручный Смизерс говорит, что это вызвано либо перегревом, либо переохлаждением».