– Мирон! – воскликнул я. – Ты вернулся!
Мой пропавший друг поднял на нас зареванные глаза. Последние дни изрядно потрепали его. Трудно было представить себе еще более исхудавшего и измазанного Мирона, чем обычно, но теперь на него было откровенно страшно смотреть.
– Я думал, что потом будет лучше, – навзрыд выговорил он, захлебываясь и размазывая слезы с соплями в черную кашу. – Но ничего не изменилось! Ничего! Они же ничего не поняли! Поправятся – и всё. Может, еще хуже станет. Отыгрываться будут на тех, кто остался…
Он с ненавистью пощурился на Ляльку Кукаразову.
– А вы тут еще про достоинство философствуете, – безутешно шмыгал он. – Хотели бы, кубик бросили бы! Пришли бы и ткнули пальцем в кого-нибудь наугад в конце концов! С закрытыми глазами. А то все только на всех остальных надеются. Если вообще иногда про нас вспоминают.
И он снова заревел так, что стены сжались. Я потянул к нему руки, но меня опередили. Отметя подол платья, она упала на колени перед сотрясающимся ребенком и прижала его к себе бережно, но настойчиво. Я был уверен, что Мирон вмиг отобьется от нее, но, к великому моему удивлению, его руки в обтрепанной куртке обвились вокруг плеч Ляльки Кукаразовой, и он уткнулся носом в ее воротник.
Я остался стоять пятым колесом в телеге. Мирон все содрогался, и я мучился от своей ненадобности. Вдруг мой взгляд зацепился за какой-то страшно знакомый образ, и я заставил себя всмотреться сквозь муть, окружающую меня, в фотографию на стене. Глаза мои сфокусировались на ней с немалым напряжением. Но когда я четко распознал изображенное, леска вокруг моего горла окончательно затянулась.
Я смотрел на точную копию той самой фотографии в альбоме с чердака, с которой все и началось. Двойник Ляльки Кукаразовой так же сидела в царственном кресле с подлокотниками в виде львиных лап, а рядом с ней стоял все тот же элегантный джентльмен с пенсне. И только надпись «Тамара и Лев Янгуразовы 1917» отличала этот экземпляр от нашего. Я закрыл дрожащие от перенапряжения веки. Мне не надо было слышать никаких дальнейших объяснений. Достаточно было того, что объяснение существовало. Я еле сглотнул ком в горле.
Всхлипы и рыдания Мирона становились реже, а он все сидел не двигаясь с Лялькой Кукаразовой в обнимку. Где-то далеко лаяли собаки.
Так как никаких знаков внимания ко мне не последовало, через весьма продолжительное время, я бесшумно вышел на лестничную площадку и закрыл за собой дверь.
Я был один. И я был одинок. Покинут сам собой. Наконец слезы безудержно покатились по моему лицу. Вокруг меня были холод и пустота. Холод и пустота были и во мне. Все состояло из холода, пустоты и неотвратимости беды. Стены подъезда отталкивали меня, когда я пытался о них облокотиться, а лифтовая клетка зловеще поскрипывала безжизненными стальными цепями. Я знал, что, приди сейчас лифт, в нем не окажется никакой черной лошади. Знал.