– Нет такого слова, проигрыватели, – огрызнулся я. Борька легко доводил меня до каления.
– Теперь есть, – улыбнулся Борька своей отвратительной улыбкой. – Специально для таких патологических экземпляров, как вы, пришлось придумать.
За мной взорвались возмущением, незамедлительно подхваченным противной стороной. Выкрики и брызги полетели мимо нас с Борькой, как смертоносные стрелы индейцев. Борька зловеще ухмылялся. Я поднял руку, и Вольные птицы утихли.
– Почему вы решили, что мы врем? – крикнул я, и Борька властно махнул своей стае, чтобы та замолкла.
– Если у вас нет аргументов, то это пустые слова, – продолжил я. – Или у вас просто не получается раздобыть никакой информации? И легче сдаться?
Борька разозлился. Он вообще очень быстро начинал злиться. Это свойство передалось ему от мамы.
– Это мы сдаемся? – зарычал он и треснул кулаком об стол. – Да мы уже в разы больше вас знаем!
– Ну, конечно, садитесь к нам на хвост, как пиявки, и досасываете сведения из наших свидетелей, – крикнула вдруг Гаврюшка.
– Ты-то помолчи, кикимора! – удивленно отчеканил Борька. Без спросу говорить никому не позволялось, кроме вожаков.
Гаврюшка метнулась в сторону Борьки, но была удержана Макароном и Тимофеем. Машка (конечно, уже без костылей) и Женька довольно захихикали. Я бросил разбушевавшейся Гаврюшке строгий взгляд, и она обиженно вырвала руки у смирителей, но более не делала лишних телодвижений.
– Попрошу без обзывательств, – обратился я к Борьке. – И так уже добрую половину всех правил не соблюдаете. А вообще Гаврюшка права. Вы же за нашими свидетелями шпионили. Сначала к господину Пётэтре наведались, потом Пелагею перехватили…
– А кто сказал, что они ваши?! – вскинулся Борька. – Что тут значит «ваши»?! Вы их купили, что ли? Может, еще запретите нам с самой Лялькой Кукаразовой общаться?
– А вы с ней общаетесь?! – Я чуть не подавился собственными слюнями и пошатнулся на стуле.
Лицо Борьки перекосила череда различных эмоций. От испуга до злорадства. В конце концов он ухмыльнулся и пожал плечами. Думай, мол, теперь что хочешь. У меня затряслись руки. Почему-то одно представление о том, что они могли где-либо говорить с Лялькой Кукаразовой, полностью выводило меня из себя. В моем понимании она была последней, недосягаемой инстанцией, некой Медузой горгоной или Дельфийским оракулом. Трофеем после всех трудов.
Но в правилах ничего не говорилось про то, что с ней нельзя было разговаривать до последнего, все решающего момента, и я не имел права возмущаться. Борька демонстративно зевнул, не прикрывая рот рукой.