Вокруг меня поднялся галдеж, но я не мог разобрать, кто говорил. Кто-то теребил меня за руку, а кто-то пустился обратно к подъезду жать на все кнопки домофона.
И вдруг с какой-то неизбежной непостижимостью трубочка вовсе закрылась. С изумлением я понял, что не дышу. Широко раскрыв глаза, я увидел над собой зареванное, красное личико Василька на сером фоне равнодушного неба. Он плакал и выкрикивал мое имя, а дуршлаг валялся рядом со мной на земле. Одними губами я пролепетал: «Мама», хотя и в своем отуманенном состоянии понимал, что если я сейчас не задышу каким-то образом сам, то никакая мама меня уже не спасет, ступи она во двор даже в эту же секунду. С собой она баллончика не носила, а подняться наверх, отворить дверь, найти баллончик в бардаке моей комнаты и спуститься вниз было бы безумно долго. Слишком долго.
Василек перепрыгнул через меня и, неистово вопя, кинулся неизвестно куда. Крупные капли разбивались о мое лицо, и я напряженно моргал. Надо мной проносились птицы. Воробьи. Или мне это казалось?
Я, словно рыба, открывал рот, но ничего не происходило. Грудь моя была в тисках. Я весь был в тисках. В голове моей что-то шумело и билось со страшной силой.
«Ну почему, почему я такое хилое и хрупкое создание, которое не может и нескольких жалких минут прожить без этого несчастного воздуха?» – с досадой и удивлением подумал я.
А потом я больше не думал ни о чем. Лил дождь, Василек орал, кто-то теребил меня, а я провалился в темноту.
Можно было бы подумать, что на этом повествование мое должно закончиться. Но, как это ни смешно, я не умер в тот злопакостный вечер. Хотя, может быть, я бы и не сильно расстроился. Мне не пришлось бы становиться взрослым и мучительно искать путь обратно в детство. Впрочем, что, вероятнее всего, никогда его так и не найти. А так я сразу оказался бы в Нетландии.
Но мама… Я полагаю, что ради мамы я снова и очнулся спустя целую вечность в другой вселенной.
– Э-ге-гей, Воробей,
Выздоравливай скорей!
Никогда так не болей,
Не пугай ты так врачей.
Э-ге-гей, друг зверей…
Скорбное, монотонное причитание Василька было первым, что я услышал после своего не очень сладкого сна еще до того, как открыл слипшиеся веки. После дремучей черноты свет палаты, в которой я проснулся, иглами колол мне глаза, и пришлось долго щуриться и кривиться. Василек тут же заметил мое прибытие из потустороннего мира.
– Он жив! – заорал он не своим голосом и вскочил со стула, с грохотом опрокинувшегося. – Воробей проснулся!
В соседних кроватях кто-то зашевелился и заворчал. Собственный покой был явно важнее чужих возвращений из небытия. Ко мне примчалась округлая, замученная медсестра, отпихнула Василька и, наклонившись, обдала меня облаком сладких духов. Приятными пухлыми пальцами она схватила мое запястье, пристально заглянула мне в глаза, в рот, кивнула и убежала обратно.