– Ты жив! – набросился на меня Василек. – Никто уже не думал, что ты еще проснешься, но я-то знал! Ты слышал мои песни?
Я уверил его, что слышал все до единой строфы, и в тот же момент подумал, что, наверное, действительно слышал.
– Только вот не думаю, что врачи сильно испугались, – прокряхтел я.
Во рту пересохло, а горло и вовсе горело, словно его долго драли проволкой с шипами. Из внутренней стороны моего правого локтя торчал катетер, к которому вела трубка из подвешенного мешочка, а на голой груди красовались белые круглые пластыри. В таком жалком состоянии я себя доселе еще не видел. Даже при самых страшных приступах в далеком раннем детстве.
– Насчет врачей не знаю, но вот мама твоя… Ух, вот она-то точно испугалась, – довольно сообщил мне Василек.
Я отметил, что на голове у него не было дуршлага, и оценил его самоотверженный подвиг. Выйти в свет без защиты требовало от моего преданного приятеля недетского мужества. И тем не менее он сидел здесь в этом страшном месте и напевал мне свои песни.
– Что вообще случилось-то? – поинтересовался я.
– Ты умер, – скорбно поставил меня в известность Василек.
– Получается не совсем.
Василек пожал плечами.
– Немножко умер, значит. Это было очень страшно.
– Но меня, видно, спасли.
– Да, машина такая бело-красная приехала, из нее выбежали дяди, нахлобучили на тебя маску и стали тебе шприцы в руки колоть. Это больно было? – наморщил нос Василек.
– Не знаю, я этого вообще не помню, – признался я.
– Они схватили тебя и увезли, – почему-то вдруг зашептал Василек с выпученными глазами. – Как ангелы! Я по телевизору видел, что есть такие ангелы-хранители. – Он покраснел. – Когда я вырасту, тоже буду на такой машине ездить и людей спасать, которые умерли!
Я улыбнулся. Все-таки мое почти фатальное недомогание оказалось не совсем бессмысленным.
– А мама что? – поежился я. Страшно было подумать о маме.
– А, она пришла, когда тебя уже увезли, и ей тетя Юля сразу во дворе сказала, что ты задохнулся.
Я подскочил на кровати и больно задел катетер.
– Что она сказала?!
– Что ты задохнулся, – с готовностью повторил Василек. – И она упала. В обморок. И в грязь. Вся грязная была. Ее потом чаем и кофе поили. Тетя Люба и Лялька Кукаразова. Представляешь! – Глаза Василька загорелись. – Тебе обязательно надо обо всем расспросить ее! Я-то постеснялся. Она такая бледная была и все время плакала.
Сердце мое сжалось.
– И… И долго я спал? – спросил я.
– О, ужасно! – заерзал Василек еще пуще прежнего на вновь поднятом стуле. – Примерно двести лет!
– Или два дня, – донесся усталый, знакомый еще со времен вне этого мира голос, и мама, появившаяся бог знает откуда, ступила к моей кровати.