— Устраиваюсь помаленьку. Все убого, конечно, бедновато, но для начала терпимо. Прежде и того не было.
— Хорошо — людям помогать, — мечтательно сказала Глафира и, прислонившись спиной к перилам, откинула голову назад. Русые волосы ее отслоились от плеч, солнце, золотя, путалось в них. — У меня вот никаких занятий, кроме домашности.
— Учиться вам надо.
— Что вы, Андрей Дмитриевич. Мне уже за двадцать, почти старуха, а я и грамоты не знаю.
— Учиться не поздно.
— Опоздала. Вот и хожу без дела, смотрю. Все заняты, а я как неприкаянная.
— Замуж выйдете и привыкнете, — улыбнулся Андрей.
— И вы про то же. Будто с Мамонтом Андреичем сговорились.
— Уже подыскал жениха?
— Да что вы, Андрей Дмитриевич… — Она изобразила на лице смущение и, увидев идущую к реке Матрицу с коромыслом, перевела разговор: — А казахов тут много. Вчера у дядюшки в конторе была. Пришел один в сторожа проситься. Страх божий: нос провалился, глаза слезятся, хромает… — В голосе ее звучала неприкрытая брезгливость. Она даже телом вздрогнула. — Он, говорили, на вашем промысле прежде работал.
— У меня нет промысла, — резко оборвал ее Андрей и побледнел. — Это отец и брат купили.
— Не все ли равно. Крепкожилины ведь.
— Нет, не все равно, — Андрей говорил жестко. — А с Максутом, это вы его видели, отец и брат поступили бесчеловечно.
— И правильно, что уволили. Разве рядом с ним приятно?..
— Но разве это его вина? — воскликнул он. — Как вы можете это говорить? — Андрей испытующе посмотрел на Глафиру и не увидел на ее лице ни тени смущения. И с глаз будто туман сошел: понял вдруг, что за повседневной вежливостью, деланной улыбкой скрывалось бессердечие, душевная пустота. — А вдруг со мной такое случится или с вами?
— Сохрани господь, — искренне испугалась она.
— Не всех хранит, как видите. Говорят: правда живет у бога. Куда он ее дел? Для кого хранит? Небось дядюшка ваш прогнал Максута?
— А разве он мог иначе. Ему нужны работники, здоровые люди.
— Чтоб ишачили на него.
— Почему вы так? — удивилась Глафира. — Он обидел вас?
— Дело не во мне. И слово не то. Такие, как ваш дядя и мой отец, не обижают, а грабят. И не втихую, не по-воровски, а в открытую, нахрапом. Это, в общем-то, нетрудно, если потеряна совесть. Пока человек здоров, выжимают из него все, что можно. А немощные и убогие — пусть побираются.
— Ужас! Что вы говорите…
— Ин-наче н-не могу, — от волнения голос его стал прерываться. — Извините.
Андрей быстрой и нервной походкой пошел в селенье.
«Боже, что за человек! — думала Глафира, глядя ему вслед. — Какие жестокие глаза! Или он завистник, или же тронутый, не иначе. Вот так, невзначай, свяжешь судьбу с этаким, и конец всему. Не дай и не приведи господи».