— Сильна дрыхнуть, — неприветливо промолвил Лука. — Ставь самовар, надо покормить ихнее благородие, с устатку они.
Офицер мельком взглянул на Фросю и отвернулся.
— Работницей мне доводится, — пояснил Лука. — По найму, значит. Дрыхнуть сильна...
Офицер не ответил.
В избе Фрося занялась самоваром, растопила печку, набила полную сковороду яиц, принесла из завозни розоватого свиного сала, копченой рыбы, нарезала луку, нашелушила чесноку. А сама прислушалась к немногословному разговору за перегородкой, где сидели офицер и хозяин.
— Арестованных привести и запереть в сарай, — сухо приказал вошедшему казаку офицер. Казак щелкнул каблуками и вышел. Офицер спросил Луку: — Сколько живых захватили?
— Не могу знать, ваше высокоблагородие, — торопливо ответил Лука. — Сказывают девять, что ли... Троих, видать, сгоряча прикокнули. — Он помялся, добавил просительно: — Пошто ко мне-то их?.. Может, к кому другому определите?
Офицер не то закашлялся, не то засмеялся:
— Не тревожься, долго не загостятся. У меня суд скорый.
Фрося до крови закусила губу.
Самовар подал денщик, непроспавшийся, нескладный молодой парень. Офицер сердито отослал его обратно:
— Пусть принесет девка. Есть там какая-то... — Помолчал и сказал Луке: — Все, понимаешь, в седле, в походах, в боях... Истосковался по женскому вниманию. Уюта хочу. Пусть девка потопчется вокруг стола. Только, чтобы хлевом от нее не воняло.
Фрося поправила волосы, одернула платье, внесла самовар, подала угощение, потихоньку разглядела офицера. На вид ему было лет тридцать пять, лицо доброе, усталое, глаза вроде подслеповатые. Пока Фрося уставляла на столе, офицер не сказал ей ни одного слова. «Видать, не злой, — удивилась про себя Фрося. — Смирный какой-то... И на казака не похож — те чубатые, без нужды людей убивают. А этот на учителя похож, есть такой в Воскресенском».
Смелый и решительный, кто было вселился в нее, словно потихоньку выбрался из Фросиного сердца, она позабыла, что хотела помочь ревкомовцам. Повернулась, чтобы уйти, но офицер остановил:
— Погоди. Встань вон там, у двери. Вот так. Песни знаешь? Пой, пока буду есть. Жалобные пой, про любовь. Чтобы душа замирала.
Фрося стояла, испуганно прижавшись к дверному косяку. Лука налил офицеру стакан самогонки. Тот понюхал, брезгливо поморщился:
— Плебейское пойло. И мне опуститься так низко... Гадость, самогонка... А недавно я не пил ничего, кроме шампанского...
Он поднял стакан.
— И все же... За жизнь, исполненную радостей. За милых женщин, за душистые цветы, за нежные песни.
Выпил маленькими торопливыми глотками, занюхал черной коркой, швырнул ее в угол.