На берегу они сели на большой камень, молча смотрели на тихую, сверкающую гладь озера.
— Ты чего сегодня, не такой какой-то? — спросила Фрося.
— Как не такой? Обыкновенный...
— Будто знаешь что-то, и молчишь.
— Ничего я такого не знаю, — вздохнул Петр. — Просто, тоскливо. Живу у Семена, а кто я ему? Чужой... Надо свой дом заводить, обживаться по-настоящему. Хлеб посеял, конь у меня есть, коровы вот нету... А куда мне одному корова? Была бы жена, другое дело...
— Что ты сказал?
— Жены вот нету...
Фрося пугливо посмотрела на Петра: было непонятно, куда он клонит. Прежде не замечала, чтобы он на нее поглядывал. А тут такой разговор...
— Ну да, — продолжал Петр. — Я насовсем остался в Густых Соснах, значит, надо все устраивать. Вы, девки, лучше годитесь для одинокого проживания, а мужику трудно. Даже старому... Вон, дядька Василий не выдюжил, на какой обженился... Не сегодня, завтра отцом станет. А мне и подавно без жены сухота.
Фрося смутилась еще больше: да что он, в самом деле... Кто же так с девушкой... Парни и девки подолгу ходят вместе, и на гулянье вдвоем, и у отцовских ворот шепчутся, милуются, а такие разговоры уже после, их страшатся, не шутка ведь... А у них ничего не было, ни даже малого намека. И вдруг на тебе: «без жены сухота...» Стыд залил ей щеки.
— А чего, Фрося, — продолжал Петр, — и верно, кабы жена, вся жизнь только для меня стала. Ты как на это скажешь?
Вскочить бы и убежать... У Фроси к горлу подступили слезы, она сказала, задыхаясь от обиды:
— Кто же так... о таком деле? Да разве это так делают?
Она резко встала, торопливо пошла прочь.
— Постой, Фрося! — побежал за ней Петр. — Постой, куда ты? Погоди, послушай, чего хочу сказать!
— Кто же так?.. — проговорила Фрося. — За что? Не смей, не подходи.
Она не оглядываясь побежала к селу. Не худой парень, но разве так можно?
Филипп Ведеркин возился во дворе, починял телегу. Был он злой, борода растрепалась, шапка-ушанка съехала на бок, на лоб свисали потные волосы. Когда занеладится, так во всем: с размаху стукнул молотком по пальцу, ноготь посинел, едва унял кровь... Не первый день у него неудачи, скверное настроение. Жена, ребятишки боятся подойти — ругается, все ему не так.
Накануне Филипп плохо спал: на улице горланили парни и девки, визжала гармошка, разобрало чертей веселье. Филипп выходил за ворота, бранился, парни ржали, как дикие.
— Заткни уши, — кричал кто-то, сквозь общий хохот, — может, уснешь!
— Пущай жена побаюкает!
— Выходи песни реветь!
Филипп вообще-то смирный мужик, а теперь его словно подменили. Началось все с того времени, как ушел из ревкома. На сходке никто не сказал ему худого слова — не хочешь состоять, не надо, твоя воля. Немного поулыбались, когда брякнул, что своя голова дороже ревкомовских дел, кулаки из-за угла продырявят затылок, после не заклеишь.