— Ладно, понятно же... Слушай спервоначалу про Дамдина. Такой парень, все его уважают. Да... Недавно вот какое дело было, ты, Лукерья, слухай хорошенько. На реке Ингоде, значит. Вон, куда мы теперя добрались, скоро Семенову вовсе крышка... Да, так вот, какое геройское вышло с ним происшествие. Семеновская сотня отрезала в деревне наших партизан, не допущает подмогу. А вторая вершая семеновская сотня в деревне рубит партизан шашками. Нас полтора десятка, патроны на исходе, белых эвона сколько, не сосчитать, все пьяные, и детей малых не милуют, деревню подожгли. Ну, конец нам, выходит. Но мы помаленьку держимся, убавляем беляков по штучке — кого пулей, кого штыком. И вдруг, слышим: та-та-та... А после — ура! Наши прорвались, пошли в атаку. Подмога! Ну и мы что есть мочи заревели «ура». Вот какое дело вышло, поняла?
Лукерья робко спросила:
— Ну, а Дима что?
Федор положил на стол картошину, которую чистил, с удивлением проговорил:
— Чего — Дима? — тут же понял, пояснил: — Дак, это же он со своим пулеметом беляков расшибал. Пулемет на телеге, пара лошадей, заскочил в самую гущу и давай крошить. А за ним наши бойцы повалили, смяли белых. Кабы не он, всем нам погибель.
Егор двинул кулаком по столу:
— Во, молодчина сынок! Орел!
Лукерья побледнела, сжала руки, чуть слышно спросила:
— Он... не раненый?
Федор пододвинул свою кружку Егору, тот налил.
— Не, не раненый... — и заговорил о Лушиных братьях. — Сынки твои, Егор, тоже правильно воюют. Гордость одна, а не ребята, что Кеха, что Ваньча, что Петька. В самое пекло лезут, и хоть бы что... Петька вовсе отчаянный. Скоро, видать, домой возвернутся, тут для них дел невпроворот. — Он помолчал. — Я маленько умаялся, отдохнуть бы... Ты, Луша, брось доху на пол, поваляюсь... Отяжелел что-то.
Лукерья постелила гостю на лавке, сказала, что пойдет по хозяйству. И Егор поднялся, — надо было зайти к Калашникову. Когда Лукерья ушла, Федор сурово посмотрел на Егора, трезвым голосом велел остаться.
— Садись. Налей самогонки. И себе налей.
— Ты раньше-то вроде много не пил, — удивился Егор.
Федор поднял кружку, печально поговорил:
— Выпьем за упокой души красного пулеметчика Дамдина Цыренова. Погиб он в том бою геройской смертью... Я при Лукерье не хотел сказывать.
Егор уронил голову на стол, на свои тяжелые руки.
Антонида осунулась, стала раздражительная. Отец как-то несколько раз застал ее в слезах.
— Ты чего? — спросил он. — Хвораешь?
— Отстань! — она выбежала, хлопнула дверью.
Отец постоял, покачал головой.
Однажды вечером послал ее во двор за дровишками — насушить для растопки. Антонида испуганно отказалась.