— Соединенные Штаты против Майкла Леонарда Голдбергера, — объявляет судебный клерк. — Соединенные Штаты против Дэниела Коллинза Харни.
Маргарет Олсон дала возможность моему отцу и Гоулди скрыться, но в Чикаго есть и другие прокуроры — те, что носят значки сотрудников федеральных правоохранительных органов. Федеральный прокурор США и его подчиненные страсть как любят проводить расследования в отношении местных полицейских и привлекать их к ответственности. А потому обойти своим вниманием вопиющий случай они никак не могли.
Федеральные агенты нашли отца и Гоулди в городе Плая-дель-Кармен в Мексике. По слухам, когда агенты стали ломиться в дверь, отец попытался вылезть через окно в ванной, а Гоулди спрятался под кроватью…
Федеральные маршалы[75] заводят через боковую дверь в зал суда Гоулди и моего отца, одетых в оранжевые комбинезоны, в наручниках. Пэтти вздыхает. Следом за ней вздыхаю и я.
Гоулди обрился наголо и отрастил козлиную бородку. Быстренько окинув взглядом зал суда, он опускает глаза в пол.
Следом идет отец. Он покрасил волосы в рыжий цвет, а на его лице я, пожалуй, впервые в жизни замечаю что-то вроде бакенбардов. Его глаза и кожа вокруг глаз такие темные, что кажется, будто он надел маску. Он ссутулился, словно на его плечи в прямом смысле слова навалился груз недавних событий.
Однако изменения произошли не только в его внешности. Он все время смотрит в пол. Никогда раньше отец не входил ни в одно помещение с опущенными глазами — начальник следственного управления Дэниел Харни всегда высоко держал подбородок. Эдакое гордое воплощение власти и высокой морали.
По моему телу пробегает дрожь. Но наш отец, как сказала Пэтти, «в любом случае уже уехал». Я беру в руку ее ладонь и легонько сдавливаю.
— Не жалей его, — шепчет Пэтти.
Мы оба боремся с инстинктом. Отец сам навлек на себя неприятности. Он заслуживает падения, унижения и бесчестья. Заслуживает в полной мере. Но все-таки он наш отец. Он — наша кровь. Мы связаны с ним на всю жизнь. Невозможно повернуть выключатель и отключить все это.
«Как ты мог такое сделать? — хочу спросить я. — Как ты мог застрелить родного сына?»
Мне очень важно понять. Хочется посмотреть на жизнь его глазами. Знаю, что мечтаю о невозможном. Его поступку не может быть оправдания. У меня три года был ребенок, и я пошел бы ради него на что угодно. Защитил бы от пули своим телом.