— Кейт мертва, Билли. Погибла в ходе перестрелки. Ты выжил, а она — нет.
Изо рта вырывается какой-то звук. Похоже, тихий стон.
Я так и думал. Было бы трудно представить другую причину, по которой Кейт не пришла навестить меня. Но когда я услышал правду — получил подтверждение, что-то хрустнуло внутри меня, как ломающаяся ветка.
— Мы не знаем, что произошло, — разводит руками Пэтти.
Я подвел Кейт. Я должен был прикрывать ее сзади. Именно это обязан делать напарник. А я не сделал.
Эх, Кейт. Эх, Кейт…
— Кто… Кто…
Пэтти смотрит на меня, и ее пугает вопрос, который я хочу задать. Поврежден мой мозг или нет, но я могу читать Пэтти, как книгу. Она понимает, о чем я пытаюсь спросить: «Кто убил Кейт?»
— Мы не знаем, что произошло, — повторяет она, но на этот раз менее уверенно — просто машинально пытаясь защититься от следующих вопросов. — Мы не знаем.
Чем больше она повторяет, тем отчетливее я понимаю: она врет. Но зачем бы ей скрывать правду? Зачем ей нужно, чтобы я не знал, кто убил Кейт?
Нет. Нет. Этого не может быть.
Кажется, по моим венам потек яд, а грудь придавило что-то тяжелое, мешающее дышать. Некоторые из приборов начинают издавать какой-то шум, звенеть и свистеть. Пэтти нажимает кнопку вызова медсестры.
Дверь распахивается, и в палату стремительно заходят врачи и медсестры.
Пэтти, прежде чем отойти в сторону, наклоняется надо мной и шепчет:
— Что бы тебе ни говорили о произошедшем, не верь никому.
— Плохая идея, — морщится Пэтти. — Ужасная идея.
Это лучшая из идей, появившихся у меня за четырнадцать недель, которые я нахожусь здесь.
Я засовываю руку в рукав рубашки:
— Мне наплевать. Я больше не останусь здесь даже на одну ночь.
Я ничего не имею против больницы, где со мной обращались наилучшим образом. Окно палаты, в которую меня поместили, выходит на озеро, и это замечательно, хотя и напоминает вид из окна квартиры Кейт в районе Лейквью. Сотрудники клиники, которые со мной работают, очень добрые люди и проявляют по отношению ко мне больше терпения, чем к ребенку: уговаривают сделать «еще один шаг» или еще одно упражнение на тренировку бицепса при помощи десятифунтовой[33] гантели, или произнести ту ли иную тренировочную скороговорку, или в очередной раз посчитать от двадцати до одного.
Поначалу было довольно мучительно, но благодаря этому они подняли меня на ноги. Теперь я умею самостоятельно одеваться, принимать пищу и даже ходить (хотя и с тростью). Могу изъясняться законченными предложениями, читать и писать. Зрение почти пришло в норму. А чувство юмора — хорошо это или плохо — никуда не делось.