)
В Ленинграде я обратилась к поэту Роберту Рождественскому с просьбой написать стихи на тему этой песни, рассказала ему о моем детстве в Нуайель-су-Ланс, он сумел очень точно передать мои ощущения. Для меня всегда было недосказанным мое детство, и я с искренним чувством пою «Город детства», о том городе, в котором я не доиграла свои игры, где у меня не было кукол, где действительно было не так тепло, как, наверное, могло бы быть… «Где-то есть город, тихий, как сон…» Нежные крылья песни не раз возвращали меня сюда, но, видно, и в самом деле невозможно купить билет в страну своего детства. Оказались коротенькими улицы, представлявшиеся бесконечными; стали ниже деревья, упиравшиеся когда-то в самое небо; свежей болью полоснули по сердцу два дорогих холмика на тихом католическом кладбище.
На эти свои первые гастроли в Париж привезла кучу туалетов, сшитых Тамарой Александровной Дмитриевой, – с мехами, жемчугами, так была наслышана, что Париж – законодатель моды, хотелось поразить парижан изысканностью нарядов, благородством облика. В первый же день в Париже ко мне подошла супруга Брюно – Полетт, работавшая в «Олимпии» главным художником: «Простите, но я должна посмотреть, в чем вы намереваетесь выступать». Я гордо извлекла из чемодана платье с юбкой-пачкой и лифом, щедро расшитым стразами. «Это не пойдет».
Увидев второе, отороченное по подолу, вороту и рукавам песцом, мадам Кокатрикс едва сдержалась, чтобы не замахать руками: «Нет, нет и нет!» – «Эти два – самые лучшие». – «А какой из ваших нарядов самый скромный?» Я достала простенькое белое платье с воротничком, расшитым искусственным жемчугом. «То, что нужно! – воскликнула Полетт. – Поймите, дорогая, в «Олимпию» приходит богатая публика, которую и бриллиантами не удивить, – не то что стразами. Она хочет слушать пение, а не лицезреть вычурное платье. Смотреть на наряды идут бедные люди – они, как правило, мало понимают в музыке». Навсегда запомнила слова этой мудрой женщины: «Наша публика не любит, когда с ней соревнуются в пышности. Ваше главное богатство – песня. Ею и блистайте…»
Перед первым выступлением я трусила страшно. Брюно, увидев, как я нервничаю, сказал: «Пойди, выпей коньяку». – «Что вы, я же слова забуду!» – «Нет, ты ничего не забудешь, ты – артистка». И я успешно спела свой первый концерт, после концерта ко мне подошла Полетт и сказала много теплых слов.
В 1965 году я выступала в составе Московского мюзик-холла и завершала первое отделение, второе закрывал Сличенко, имевший бешеный успех, публика просто сходила по нему с ума. Очень было приятно на следующий день прочитать о себе в одной из парижских газет: «Она поначалу казалась похожей на Далиду, потом на Жюльетт Греко, потом показалось, что у неё есть что-то от Эдит Пиаф, нет. Нет, это была Эдита Пьеха, она достойно отстояла свое имя в «-Олимпии».