– Царевич Федор Иванович пригласил нас на охоту. Ты не против?
– Это хорошо, – кивнула Мария. – Нам давно надобно развеяться.
– Я ответил, что мы поедем.
– Правильно, – взяла его за руку женщина. – Тогда что тебя тревожит? Я же чувствую, ты чем-то обеспокоен.
– Мне кажется, наш любезный Федор Иванович пытается ухаживать за моей сестрой.
– Ты так полагаешь?
– А она этого не понимает, – усмехнулся стольник. – Считает, у царевича заскоки в голове.
– Ирина еще слишком юна, – пожала плечами Мария.
– Когда мы встретились, любимая, то были чуть младше ее. – Борис повернул жену к себе лицом и крепко поцеловал, а затем прошептал: – И все же мы дали друг другу клятву. И даже ее исполнили.
– Я буду вечно твоей, мой родной, – провела ладонью по его щеке женщина.
– Я буду вечно твоим. – Стольник подхватил жену на руки и понес в супружеские покои.
Они оторвались друг от друга, только когда за окнами стемнело. Мария лежала рядом с мужем, водя пальцами по его бороде и усам и о чем-то размышляя.
– Твоей сестре пятнадцать. В ней вот-вот проснется женщина. Что ты станешь делать тогда?
– Посажу в терем у окна. Пусть выпустит косу наружу и сидит, вышивает крестиком.
Мария откинулась на спину и засмеялась:
– Ты никогда не сможешь поступить так со своей сестрой!
– Наверное, да, – согласился Борис. – Остается токмо надеяться на ее благоразумие. Ирина умная девочка, она не надурит.
* * *
Зимний лес искрился инеем, пушился снежным одеялом и мерно потрескивал от мороза. Единственное, что нарушало сей яркий покой, – так это лыжня, что заканчивалась красной тряпочкой, привязанной на ветку можжевельника у холмика с небольшой норкой, над которой струился очень слабый парок.
Именно в этот солнечный рай, прикрытый ярко-голубым небом, и ворвалась внезапно верховая кавалькада из трех десятков хорошо одетых бояр, половина которых удерживала в руках сверкающие полированными наконечниками рогатины, да из нескольких женщин в шубах и меховых шапках.
Всадники гнались за пятью смердами в пышных овчинных тулупах – но не особенно успешно. Простолюдины шли на лыжах, легко скользя по насту, а лошади проваливались в сугробы почти по самое брюхо, высоко поднимая ноги, и прорываясь вперед с большим трудом. Бояре сменяли друг друга, тропя дорогу, и в этом тяжком труде поблажек не было никому – ни самым знатным людям, ни женщинам.
Пожалуй, лыжники оторвались бы без особого труда, однако под тряпицей они вдруг разошлись, покружились, трамбуя площадку, потом скинули свои широкие снегоступы, воткнув в сугроб, и стали распихивать наст ногами, одновременно притоптывая валенками.