Братьям повезло – отцовское наследство получилось разделить пополам. Однако же доходов у каждого теперь выходило только-только концы с концами увязать, и жили они как бы ничуть не лучше своих крепостных крестьян. Разве только чести выходило больше: все же служилый люд! Но вот еда на столе, изба да одежка уже давным-давно от крестьянской не отличались.
Впрочем, теперь, после смерти Федора Ивановича у боярина Василия Ивановича появлялась отдушина. Вдвое больше земли, вдвое больше дохода. Во всяком случае – пока племянник не подрастет и в Разрядном приказе в новики от отцовской земли сам не запишется.
– Эй, Борька! – поманил спрыгнувшего с телеги мальчишку боярский сын Василий Иванович. – Ты покамест лошадей выпряги да напои. Опосля Хмыряга их в конюшню отведет. Там, глядишь, и ужинать пора придет.
– Да, дядюшка… – кивнул сирота и направился к первому возку.
В самом поручении младшему потомку из рода Годуновых не было ничего обидного. Ведь вся дворня боярского сына Василия Годунова состояла из двух холопов да трех девок. И коли самим не работать – ничего в делах хозяйских не сдвинется. Посему и сам Василий Иванович тоже принялся таскать вместе со слугами вещи в дом али в амбары, и его супруга за узлы взялась, и даже престарелая матушка чем могла подсобить старалась.
Однако само осознание того, что отныне Борис не у себя дома оказался, а при чужом дворе в приживалках, что не увидит больше батюшки, и мамина могила за много верст ныне осталась, что понукать теперь им совсем чужой человек станет, вытолкнула у мальчишки из глубины души тугой горький ком, застрявший в горле, мешающий говорить и даже мыслить. С этим комом поперек глотки мальчик выпряг по очереди всех лошадей, понуро вычистил соломой их шкуры, вытянул из колодца и налил в корыто воды. Затем помог холопам разобрать уже опустевшие телеги: колеса отдельно, сами короба отдельно – дабы места во дворе меньше занимали. Затем вместе со слугами помыл руки у подвешенного ведра и вошел в избу, где девки уже выставляли на стол нарезанный крупными ломтями хлеб, горшки с горячей кашей из сечки с салом, миски с квашеной капустой и солеными огурцами.
Горшков оказалось два – один во главе стола для боярина и холопов, его верных слуг и воинов, а второй – внизу, на ближнем к дверям краю, для женщин и детей. И хотя Борис при своих одиннадцати годах даже в отцовском доме считался за ребенка, однако оказаться среди баб ему все равно стало невероятно обидно.
После ужина, никого не спросясь, мальчишка забрался на полати, уполз к дальней стене, прижался к бревнам, лег на живот, подсунул под голову шапку и затих, больно прикусив губу.