Сказать, что на душе у него было тоскливо – значило ничего не сказать. Всего через три года после матери потерять отца, а вместе с тем – родной дом, привычную жизнь, мечты и надежды… Почитай – ничего не осталось. Вообще ничего, окромя рук, да ног, да головы! Боря стал никому не нужен. Никто его больше не любил, не желал ему счастья. Никто теперь не пожалеет, не поможет, угощением вкусным не поделится, никто ничего просто так никогда не подарит. Пустота. Впереди осталась только черная бессмысленная пустота. Прямо хоть руки на себя накладывай!
Неожиданно рядом послышался шорох, мальчику в бок уткнулась голова в платке.
– Ты чего тут прячешься, Борь? – прошептала девочка.
– Он меня изведет, Иришка, – неожиданно даже для самого себя ответил паренек. Разумеется, так же тихо. – Как есть изведет! Не надобен я ему, мешаю.
– Ты про дядюшку? – неуверенно переспросила сестра.
– А про кого еще? – скрипнул зубами мальчик. – Броню отцовскую и саблю, вона, сразу прибрал! Сказывает, пусть служивый пока носит, дабы зря не лежала. И дом наш сразу вычистил, посадить кого-то желает, и со старостой за барщину сговорился. Нешто дядя Василий так просто обратно все и отдаст, как подрасту? Да и будет ли чего отдавать? Дом обживут, броня посечется.
– Не может такого статься, – мотнула головой Ирина. – Он же дядя наш! Отцу нашему брат!
– Может, и брат. Ан землица отцовская ему страсть как нужна! Своей-то, знамо, еле хватает, с каши на воду перебивается. Детям оставить и вовсе нечего.
– У дяди Васи нет детей.
– Он здоровый, еще родит!
– Наговариваешь ты, Боря… – после долгой заминки все же возразила девочка. – Он нас любит. Он отцу нашему беречь нас обещался. Они же братья!
– Ага! – буркнул Борис. – Такие братья, что младшего-то, Дмитрия, выжили!
– Он сам сбежал! Без спросу! – торопливо ответила Ирина. – Предал всех! Вона, бабушка сколько раз ругалась!
– Это они нам нынеча так говорят! – упрямо буркнул мальчишка. – Вот токмо земли-то на него у деда не имелось. Токмо батюшке и дяде Василию, и то еле хватило! Оттого и выжили! И меня дядька за землю мою тоже сживет!
Он вцепился зубами в шапку, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Девочка тоже замолчала, с трудом веря в услышанное.
Со стороны печи послышался шорох, на полати заглянула старая боярыня:
– Иришка, Боря, это вы здесь шушукаетесь?
– Мы, бабушка, – призналась девочка.
Пожилая женщина помолчала, тяжко вздохнула:
– Ох, сиротинушки вы мои бедные… Прогневался, вестимо, господь… Ну, горюйте, горюйте. Поплачьте – легче станет.
От такого пожелания паренек едва не прокусил шапку, из глаз сами собой выкатились две слезы. Он тряхнул головой и зло прошептал: