— Por favor, tiene usted DMSO?[1]
— У вас артрит? — отозвался он на уверенном английском.
— Да. Именно. Один знакомый сказал, что у вас продается.
— Сколько вам? — Он вытащил три тары: размером с пузырек ванили, жидкость для снятия лака и бутылку уксуса.
Она выбрала самую большую.
— По чем?
— Восемьдесят долларов, мисс.
— Восемьдесят…
Мама задумалась. Восемьдесят долларов — продукты на две недели или бензин на два месяца. Что это за дорогущая штука такая, ради которой нужно ехать в Тихуану?
— Не надо! — взмолилась я. — Поедем куда глаза глядят! В Ла-Пас!
По взгляду мамы я поняла, что застала ее врасплох, и продолжала говорить, надеясь что, быть может, смогу вернуть нас на какую-нибудь известную мне планету.
— Сядем утром на первый паром! Пожалуйста! Поедем в Халиско, Сан-Мигель-де-Альенде. Закроем счета, переведем все на карту — и мы свободны!
До чего просто. Она знает все заправки отсюда до Панамы, дешевые величественные отели в центре городов, с высокими потолками и деревянным резным изголовьем кроватей. Через какие-то три дня между нами и этой предвещающей катастрофу бутылкой проляжет тысяча миль.
— Тебе же всегда там нравилось! Ты не хотела возвращаться в Штаты!
На мгновение мне удалось ее увлечь. Она вспоминала проведенные там годы, любовников, цвет моря. Однако чары оказались недостаточно сильными, я не умела завораживать словами, как она, не хватало таланта, и образ растаял, возвращая ее к одержимости: Барри и блондинка, Барри и рыжая, Барри в полосатом халате.
— Поздно, — проговорила она, вытащила бумажник и отсчитала четыре двадцатки.
Ночью мама варила в кухне что-то неописуемо странное: бросала в кипящую воду олеандры, корешки ползучего растения с яркими, похожими на граммофонную трубу цветами; замачивала собранные под луной на соседской изгороди мелкие цветы в форме сердечка, уваривала настой. Из кухни валил запах зелени и гнили. Она выбросила килограммы мокрой, похожей на шпинат массы в чужой мусорный бак. Она больше ничего мне не объясняла — сидела на крыше и разговаривала с луной.
— Что такое ДМСО? — спросила я Майкла вечером, когда она ушла.
Он пил виски, настоящий «Джонни Уокер», празднуя новую роль в «Макбете» в Центре искусств. Произносить название пьесы вслух не полагалось — плохая примета, с учетом всей описанной в ней нечисти; нужно говорить «шотландская пьеса». Майкл рисковать не собирался — вот уже целый год у него, кроме начитки книг, никакой работы не было.
— Помогает при артрите.
Я полистала глянцевый журнал и небрежно осведомилась:
— Что-то ядовитое?