— Ничего! Тебе не впервой!
Меня пугала ее деловитость и костлявые пальцы. Сразу было видно: она знает, что мы приемные и что Ивон откажется от ребенка. Уже решила, что мы безответственные и заслуживаем каждую каплю своих страданий. Настоящий тюремный надзиратель! Сейчас я жалела, что матери нет рядом. Она бы нашла способ избавиться от Мелинды! Даже когда ребенок идет по родовым путям, она бы плюнула в ее суровое лицо и пригрозила придушить проводом от монитора.
— Больно! — простонала Ивон.
— Никто и не обещал пикник на природе. Дыши.
Ивон тяжело втянула воздух, выдохнула. Она всем старалась угодить, даже этой хмурой сестре.
— Нельзя ей что-нибудь дать? — спросила я.
— Она в порядке, — решительно ответила Мелинда. В суженных глазах светилась скрытая враждебность.
— Гребаные суки! — донеслось из-за белой клеенчатой занавески. — Таблетки только для богатеньких!
— Пожалуйста! — Ивон вцепилась в белый халат Мелинды. — Умоляю!
Сестра ловким движением оторвала ее руку и шлепнула обратно на живот.
— У тебя восемь сантиметров, уже скоро.
Ивон тихо всхлипывала, ритмично и беспомощно. Так устала, что не могла даже плакать. Я поглаживала ей живот.
Никто никогда не рассказывал, какие это муки. Теперь я поняла, почему в старину женщины умирали при родах. Не из-за инфекции или потери крови — становилось все равно, родится ребенок или нет. Они знали, что если не умрут, ужас повторится на следующий год и опять. Я понимала, почему женщина может сдаться, как выдохшийся пловец, который уже не сопротивляется, когда голову накроет волна и вода хлынет в легкие. Медленно массировала шею и плечи Ивон. Я не дам ей захлебнуться! Она сосала лед в тонкой до дыр белой махровой ткани. Будь здесь мать, она бы живо вытрясла из Мелинды Мик обезболивающее…
— Ай, mamacita![23] — взвыла Ивон.
Почему она зовет мать, которую терпеть не может? Они не виделись шесть лет, с тех пор, как та заперла ее с братом и сестрами в квартире, ушла на вечеринку и не вернулась. Когда Ивон было одиннадцать, мать разрешила своим дружкам устроить ей «карусель». Я не знала, что это… Групповуха, пояснила она. И все равно сейчас она кричала «мама».
Не только Ивон — все отделение звало маму. Мам, мама, мамочка! Даже те, у кого рядом стоял муж. Девять часов назад, когда мы только пришли, женщина с голосом едким, как щелочь, попеременно кричала на мужа и звала мать. Взрослая женщина рыдала, как ребенок. Мамочка!.. Мне тогда стало стыдно. Теперь я понимала.
Я держала руки Ивон и думала о своей матери семнадцать лет назад. Она тоже звала маму? Представила, как она орет на отца, обзывает его ничтожеством, лжецом, слабаком, и он уходит пропустить пивка, бросая ее с хозяйкой квартиры холодным ноябрьским утром. Она никогда не любила врачей и рожала дома. Я вообразила, как ее крики и проклятия вспарывали тишину пешеходной улочки в Венис-Бич, пугая мальчишку на скейтборде, а хозяйка дома курила гашиш и пересчитывала денежки в кошельке. Кричала ли она «мама»?