— Да, — сказал Рыжов, собираясь уходить. — Но знаете, ваше высокородие, я не могу сладить со своими опасениями. Не будет ничего худого, если я всё-таки доложу Каподистрии.
— Право, капитан…
— Простите, что побеспокоил. Просто, — Рыжов махнул, прогоняя от лица невидимую мошку, — да. Благодарю за совет, — он неловко улыбнулся, щёлкнул каблуками и вышел.
* * *
— Всем стоять, — пистолет возник в руке Раевского будто бы ниоткуда, только по задравшемуся сзади мундиру можно было догадаться, что прежде оружие таилось там. — Пушкин, Липранди, стойте рядом.
Липранди уже обнажил саблю, а Пушкин взвёл оба курка на карманном пистолете, досадуя, что не взял с собой ничего мощнее: от спасительного в ближнем бою, при стрельбе в упор, пистолета на дистанции, разделявшей Пушкина с сотрудниками и прочих — уже подозреваемых — проку было не больше, чем от клинка Липранди. Значит, по-настоящему бояться они будут одного Раевского. Плохо.
— Стоять, — повторил Раевский.
Быстро очнувшийся Облепиха, часто крестился, прижавшись к стене, и хватал ртом воздух, как задыхающаяся рыба. Бурсук сидел неподвижно, глядя на тело Карбоначчо полузакрытыми глазами. Он будто засыпал. Волошин замер в напряжённой позе, заведя одну руку за спину.
— Медленно, — Раевский направил пистолет Волошину в грудь, — поднимите обе руки. Если уже взял пистолет — положите. Ме-едленно.
Помощник судьи, неотрывно глядя в восьмигранный ствол, вынул из-за спины руку с зажатым в ней коротким пистолетом.
— Хитро, — фыркнул сквозь усы Липранди. — А притворялся-то…
— На дороге всякое может быть, — Волошин, перехватив пистолет за ствол, положил его на пол и выпрямился, подняв руки над головой.
— Теперь вы, — Пушкин сделал шажок в сторону смотрителя, рассчитав, что на затюканного Облепиху и карманный пистолет подействует должным образом, хотя в действительности. И был прав: смотритель побледнел ещё сильнее, поднял обе руки и отвернулся так, чтобы не видеть Карбоначчо, лежащего в кровавой луже.
— Теперь гайдук.
Облепиха мучительно закашлял, и его вырвало.
— Гайдук, — вслед за Пушкиным, произнёс Раевский, целясь в Бурсука.
— Я безоружен, — тихо сказал Бурсук. Обе руки он держал на подлокотниках кресла.
— Прфрп, — потребовал Липранди, и Пушкин перевёл:
— Кинжал.
Бурсук глядел на него из-под век.
— Делайте, что говорят.
Очень медленно гайдук вынул из ножен кинжал и, наклонившись вперёд, положил его у ног.
— А теперь, — Раевский вновь перевёл пистолет на Волошина, — рассказывайте. Кто и почему это сделал?
Облепиха жалобно булькнул.
— Я не видел, — Волошин на глазах бледнел. — Я смотрел в окно, и обернулся только когда…