– Какими басурманами?
– Кто их знает? Налетело их как воронья на пахоту. Только христиане терские их и удержали, с ними замирясь.
Илья уплывал в полубред от потери крови. Ему казалось, что он плывет среди трав в небо и Богородица протягивает к нему милосердные руки… Тихо качались воловьи рога, скрипели возы, медленно тянувшие в сторону Киева странную победу.
Изрубленный в сече своими братьями, Илья выздоравливал не быстро.
В болезни прошла слякотная зима. Лекари, которых присылал князь, поили его разными отварами, монахи, приходившие из пещер, вправляли выбитые суставы. Илья боролся с черным бредом, иногда ловя над собою склоненный неусыпный взгляд жены, и только на Пасху, совсем очнувшись, попросил есть. Через неделю попытался ходить по горнице. Спросил, возвращаясь в свою военную жизнь:
– Что князь? Где дружины?
И услышал в ответ от старого гридня:
– Дружина с князем на Кафу пошла…
– Зачем?
– Византийцев бить.
Илья долго молчал и вдруг сказал, будто про себя:
– Господи, когда же Ты вразумишь Владимира-князя? Когда возьмешь его под руку свою?
* * *
Еще совсем слабый после ранения, пошел как-то Илья по Киеву погулять вместе с Дарьюшкой. Неторопливо шли они: громадный воевода, всеми знаемый, и девочка с голубой лентой в русой косе. Прошли ворота, вышли из Подола, где лепились друг ко другу многочисленные лавки разноплеменных купцов. У девочки глаза разбежались: тут в лавках продавались ткани – поволоки драгоценные, шали заморские, шелк китайский, платки диковинные. Тут же портные шили платье разное, а в отдельной палате работали стригольники. Особыми ножницами вырезали узоры на бархате, который после того «рытым» назывался.
Илья купил дочери платочек и пошел с ней, гордой подарком, в оружейный ряд, где торговали щитами, мечами, копьями, сулицами и всем многоразличным инструментом, коим людей убивают. Прошел вонючими кожевенными рядами, где в чанах кисли кожи и хваткие кожемяки драли с них мездру и перекладывали из чана в чан, превращая в главный материал для сапог и иных товаров.
День был праздничный, хотя в Киеве каждый день был базарным и всегда на торжище толокся люд. Народу было много. Мотались по торжищу скоморохи, гундосили нищие, высовывая из лохмотьев обрубки рук и ног. Хватали прохожих за рубахи, за порты, требовали милостыни. У рядов золотых стояла стража из бывших воинов княжеских. Большие ценности копились в лавках. Тут уж было на что поглядеть. Кольца, серьги, украшения височные, ожерелья из каменьев самоцветных… Медленно переходил воевода от лавки к лавке, давая дочке налюбоваться, наахаться. Она ведь со двора даже с матерью не выходила. Дом и двор были ее миром, ограниченным высоким забором, вдоль которого сидели громадные цепные псы.