Макар Егорович в недоумении пожал плечами, смолчал, с интересом уставившись в собеседника.
– Нищий! Ни-щий я! Думаешь, я чего рядом с рестораном-то ошиваюсь? Стыдно сказать, не поверишь, Макарушка, – кушать хочу! – едва не заплакал Алексей. – Всё высматриваю кого-то из бывших, из знакомых, кто хорошо знал меня по прежней жизни, и прошу поесть.
– Иди ты?! – отмахнулся Щербич, как от наваждения. – Иди ты, Алексей, к ядреной бабушке! Нашёл время шутки шутить.
– Не шутка это, к сожалению, не сон, а жестокая страшная явь, Макарушка. Закажи и для меня обед по старой памяти, век благодарен буду, – и вот тут уж не сдержался, заплакал, уронив голову на нечистые, в струпьях руки.
Поражённый Макар Егорович молча смотрел на вздрагивающие плечи товарища, не решаясь успокоить его: пусть выплачется, снимет тяжесть с души, и ему станет легче. Ещё успеют поговорить спокойно, без эмоций.
В мае, перед Троицей, пришли к купцу Щёлокову большевики из городского Совета, показали бумагу и отняли два магазина, национализировали счета в банке. На этом не остановились. Через неделю всю семью выселили из особняка, что строил ещё дед Алексея, зачинатель династии купцов Щёлоковых Спиридон Максимович, царствие ему небесное, перед этим сделав обыск в доме. Хорошо, добрые люди предупредили, так успели схоронить часть драгоценностей, золотишка, царских червонцев.
Вынесли и вывезли всё, что только можно было. Остались голые стены, и те выделили рабочим с вагонного завода. Сейчас там проживают пролетарии, они же поломали, порушили всё, что годами, десятилетиями строилось, возводилось другими.
Вот и уехали жена да две дочери в Европу, а он остался. Не смог покинуть страну. Что-то не позволило, удержало. Как так? Его деды и отцы трудились, трудились, а пришёл кто-то и отнял? Это его город, он здесь родился, вырос, вырастил детей и вдруг уехать? На городском кладбище лежат его предки. Нет, он остался, новые власти выделили ему комнатку в пристройке, где раньше прачка стирала бельё. Там и живёт. А денег-то нет! А есть-пить надо. Предлагали дворником у себя же во дворе, но гордость не позволила. А придётся. Не всё же время ходить по знакомым, побираться. Да и они уже совершенно не те, на себе почувствовали прелести большевистского правления. Многие сбежали из этого ада, уехали за границу. Дальше что?
– Это же как страшно прокатилась большевистская революция, ни дна ей ни покрышки, по человеческим судьбам, Макарушка? – Алексей ел, роняя слёзы в тарелку с борщом, по-простолюдински вытирая губы, мокрые глаза лоснившимся рукавом. – Лишила всего, разлучила семьи, оставила людей практически без права на существование, на достойную жизнь. За что, Макарушка, за что такая кара на наши головы? Чем прогневил я большевиков, что они так со мной, а?