– Крис, пожалей меня! – сказала она, снова раскрывая объятия.
Он покачал головой.
– Пожалуйста, не делай вид, что не понимаешь! – попросила она. – Я не помню, чтобы я покупала корзину. Прошлой ночью мне приснился сон, что я пришла сюда и поставила кровати рядом… но когда я сегодня поднялась сюда, то подумала, что это ты поставил их!
– Кэти! Не ставил я их!
– Выйди из тени. Я тебя не вижу.
Она отодвинула руками воображаемую паутину. Или там правда была паутина? Но она сразу же посмотрела на свои руки враждебно, будто они предали ее.
Я огляделся. Да, чердак никогда еще не выглядел таким чистым. Пол был выскоблен, куски старого картона аккуратно сложены стопочкой. Она даже развесила на стенах сухие букеты и картины – для уюта.
Папа смотрел на нее, будто она тронулась рассудком. Я удивлялся: ведь он врач, отчего же он не поймет ее состояния? Отчего молчит? Или он думает, что она притворяется, будто ничего не помнит? Он мягко сказал:
– Кэти, не гляди так испуганно. Больше тебе не нужно плыть, захлебываясь, в море лжи. Ты не потонешь. У тебя не будет видений. И не придется хвататься за соломинку, потому что всегда рядом буду я. – Он обнял ее, и она отчаянно вцепилась в него. – Все хорошо, дорогая…
Он гладил ее, вытирал слезы, бегущие по ее щекам. Потом поднял ее голову за подбородок, и их губы встретились. Поцелуй их длился без конца; я стоял, затаив дыхание.
– Бабушка умерла. Фоксворт-холл сгорел дотла.
Фоксворт-холл? Что это такое?
– Нет, Крис. Не верю. Я только что слышала, как она взбиралась по лестнице. А как она может взойти по лестнице, если она боится высоты?
– Ты что, спала здесь и тебе приснилось?
Я поежился: о чем они, черт возьми? Какая бабушка?
– Да, – проговорила она, целуя его. – Наверное, я приняла душ, легла на террасе в спальне, и мне приснился дурной сон. Я даже не помню, как я здесь очутилась. Я не помню, как поднялась сюда по лестнице, отчего я начала танцевать. Иногда я ощущаю, что я – это она, и тогда я ненавижу саму себя!
– Нет, ты не она, и мама далеко теперь, она никогда не сможет вмешаться в нашу жизнь. Виргиния отсюда в тысячах километров, и все, что было, – прошло. Спроси сама себя: если мы выжили в худшие времена, неужели мы сдадимся и не переживем лучшие?
Мне хотелось то уйти, то остаться, я ничего не понимал. Я видел своих родителей со стороны, как чужих людей, юных, несовершенных, слабых, какими я их не представлял.
– Поцелуй меня, – пробормотала мама. – Прогони эти призраки. Скажи, что любишь меня и будешь любить всегда, что бы я ни сделала.
Он охотно исполнил все ее желания. А потом, успокоенная, она попросила его потанцевать с ней. Она снова поставила пластинку, и полилась музыка.