В первом зале молоденькая донья неловко рухнула в обморок – испугалась вполне по-настоящему, а растерявшийся дон её не успел подхватить. Так и стоял столбом, обреченно глядя на приближающегося нэрриха.
– Вот дерьмо, – почти светским тоном сообщил свое мнение Кортэ, задержался и пристально рассмотрел нерасторопного придворного. – Я еще позволяю себе пустую кружку так вот грохнуть – об пол… Девка не кружка, чтоб её вдребезги. Проявится у жертвы ущерб – пожалуй, женишься, ты ж порядочная сволочь, ага?
– Ага, – икнул дон.
Девица от услышанного пришла в сознание и покосилась на ужасного нэрриха с заметной благосклонностью, наспех показала локоть, намекая, что ущерб имеется – ссадина и синяк. Кортэ расхохотался, заметно улучшив настроение – и проследовал далее, выхлопывая ладонью по бедру нечто весьма военное: мелодии ему не давались, в отличие от упорядоченных маршевых ритмов. Вион взялся было украшать звучание и подсвистывать, но сразу вспомнил, что свист есть дурная примета и учителем не одобряется никогда.
– Держись меня, и лет через сорок тебя не обманет самый ушлый лавочник, – похвалил Кортэ. Глянул вперед, разобрав торопливые шаги. – Хакобо, ядовитая чернильница, вот уж верно сказал Эспада… А, ладно, я холоден и потому я мирно приветствую тебя. Королева все еще верит твоим вракам?
Лицо доверенного человека её величества чуть дернулось – и по мере сил сохранило скорбную невозмутимость. Дон Хакобо поклонился, жестом отпустил лакея и сам повел нэрриха.
– Её величества вас ожидали, но не сегодня. День сложный, обстоятельства неоднозначны, – посетовал дон.
– Наоборот, более чем однозначны и даже просты, – прорычал Кортэ, споткнулся и несколько раз вдохнул и выдохнул, успокаиваясь заново. И снова пошел вперед. – Запомни как следует: увижу или почую еще хоть одного придурка с арбалетом – разнесу дворец в пыль, до первого камня. Место-то знакомое, в первом круге туточки я прирезал эмира. А он, бедолага, даже и не был врагом мне. Ни мне, ни тем, кого я числил в друзьях.
– Ваши друзья на редкость… вспыльчивы, – осторожно упрекнул дон Хакобо. – Сперва изволят угрожать, затем не слушают намеков, после мешают исполнить даже то, что в итоге их бы устроило. Убедительно прошу и даже умоляю именем святого Хосе, вы ведь взрослый, состоятельный и набожный человек… гм. Прошу прощения, нэрриха. Выслушайте нас. Задайте вопросы. Обо всем можно уговориться, для того и дана нам богом внятная речь.
– Как же, внятная… Вам что ни дай, все изгадите. Кто в гордыне своей возмечтал выстроить башню не помыслами, а камнями обычными? Кто неба алкал без покаяния и духовной чистоты, за что и был низвергнут? – напевно вопросил Кортэ, с язвительной точностью повторяя тон и особенности речи проповедующего патора Факундо. – Истинно так: лишены речи единой и слуха внемлющего, ибо грешны. И вовек обречены искать общий язык, и вовек не обретут искомое, прозябая в разобщенности и грехе.